Тополь - страница 7

Старались они не зря: помаленьку меха Эйнина выдохлись, кузня остыла, а дорожку к ней подернуло травой. А кузнецу что оставалось? Раньше его хоть работа от печали лечила, а теперь… Он и до всей этой чертовщины осушить сосудец другой не прочь был, а тут по-черному пошло. Друзей у него всего ничего осталось: я, вот да Байфан. Ну, мы его пытались на ноги поднять, железки заказывали без особой надобности. Да куда там! Постучит чуток – и в трактир. К себе я его быстро пускать перестал, так он – пропойца, дурень, в лицо мне плюнул, предателем назначил, а что деньгу, на которую он в других питейных пробавлялся, я ему выдавал, это он и забыл, видно. После такого и у меня терпение лопнуло, крикнул на него, чтоб больше на глаза мне не попадался. Тот правда, на следующий день явился почти трезвый с извинениями. Кончилось всё покамест уговором моим с золотарем, чтоб Эйнин ему лошадку подковывал да обручи на его бочке смрадной подновлял. За счет этого кузнец еще по свету белому и передвигается. Опустился он страшно, так если бы один жил! Аиф и Айлир совсем оборвышами ходили, босые, голодные. А как зайдут в мало-мальски приличное место… Они бы огрызку хлеба недоеденному рады были, а им про родителя пару ласковых и за дверь. Вот так и получилось, чтец, что Аиф воровать пошел.

Он умолк, и я оставил тишину нетронутой. Сказ о несчастном кузнеце и его семье воплотился в крепкий настой воспоминаний для харчевника и размышлений для слушателя-чтеца. Эйнин, как и Амифон, тяжело переживал утрату жены. Вполне возможно, «сочувствующие» соседи довели его до того, что он считал себя причиной ее смерти, ведь люди Кимра редко упускают случай протянуть несчастному камень вместо хлеба. Если принимать повествование трактирщика за чистую монету, кузнец был виновен в кончине супруги куда как менее крестьянина, но для сорняков клеветы почва всегда благодатна, а, значит, мнимая вина легко становится виной несомненной. Я размышлял об их детях: о суровой опеке над Майди, зажатой под железной пятой отца, и об отсутствии всякой опеки над Аифом и Айлир, блуждающими между безразличными наглухо запертыми сердцами. Я размышлял о них самих, и мне казалось, что озлобленного, но крепкого духом Амифона, продолжающего держать в узде хозяйство, и отчаявшегося нищего Эйнина роднило не просто схожее горе, но страх и пустота, вырывавшиеся из него гадким стеблем. Страх и пустота, словно челюсти вечно голодного дворового пса, каждодневно отгладывающие от их жизней по кусочку…

– Проклятье! Травник! – рявкнул вдруг Конан, выдергивая меня из дум. Бородач держал в руках бархатный кошель.

– Полагаю, что все же лучше было бы вернуть его хозяину, – ответил я, следуя за мыслями харчевника. – Тебе это делать, пожалуй, не стоит, ведь люди наслышаны о твоей дружбе с Эйнином. А вот я напротив личность хоть и подозрительная, но неизвестная. Травник знает Аифа?

– В том-то и штука, что навряд ли. И зачем он его обчистил, ума не приложу?

– В этом случае есть надежда, что он плохо помнит его лицо, – продолжил я. – Что ж, я придумаю, как представить дело, не навлекая подозрений на твоего подопечного.

– Постарайся. Ты найдешь его дом на углу Портняжной и Скорняцкой улицы. Осторожнее, чтец: травник этот – та еще шельма.

– Ведающий травами и об отравах проведает.

– Ха! Крепко сказано. Странный ты парень для чтеца, чтец. Почему ты покрываешь вора и даже собираешься лгать ради него? Неужели, действительно, думаешь, что Аиф отплатит сторицей?