Тищенко снимает фуражку, блестит под фонарем круглая, как медаль, плешь.
– Ничего, Охромеев, не трясись. Все как надо. Ты исполнил свой служебный долг. Премия, считай, в кармане.
Тищенко надевает фуражку:
– Вот дурак! – обращается он к раненому, – я ж тебя знаю, ты из слесарного цеха. Чего, балда, бежал? И похитил-то всего – старую газету «Правда» у мастера из стола. Зачем, тебе, скажи, газета понадобилась? – недоумевает Тищенко.
– Зачем, зачем? – дразнит Бойцов, – посрать хотел на вольном воздухе. На подтирку, вот зачем.
Матерящегося рабочего положили на носилки из-под цемента и куда-то унесли.
– Жудяк! – кричит визгливым голосом взводный, – отвезешь своего подопечного в «Бриллиант». Пусть его там Дубченко натаскает. Понял?
Что ж. Отправляемся в «Бриллиант».
На подступах к магазину заслон людей южных национальностей. Они пытаются остановить спешащих в магазин, что-то им предлагая.
– Пасутся. – Фиксирует факт Жудяк. – Значит, сегодня дают.
– Как это – дают?
– Наивняк ты, Охромеев! Золото теперь дают, только у кого спец-талоны имеются. Так, с улицы, всякому встречному-поперечному золото теперь не улыбается. Вот эти кучерявые и скупают по двойной цене. Денег-то у них – куры не клюют, а спецталона нема.
Группа азиатов, увидев нас, сторонится, освобождая дорогу. Их красивые агатовые глаза невозмутимо провожают нас, пока мы не скрываемся за дверями магазина.
В зале с зеркальными витринами уютно горит электричество, отражаясь и дробясь самоцветными огоньками. Очередь в кассу, у всех в руках спецталоны. За прилавком симпатичная девушка-продавщица.
Жудяк ищет глазами, загорается злорадством. Прикладывает палец к губам, показывая движением головы. Вижу: в другом конце зала – солидный лысоватый сержант. Он держит фуражку в руке наподобие подноса, и интимно беседует с каким-то низкорослым братом Али-Бабы. Жудяк подкрадывается, прячась за спинами. Неожиданно вынырнув своей усатой тюленьей головой перед оторопевшим сержантом, он спрашивает:
– Дубченко, почем золотишко? Опять двойную цену дерешь?
Дубченко моргает, фуражка-поднос дрожит в руке:
– Не топи! Может, что достать надо – сейчас сделаю.
– Не топи! Да ты за мою доброту кокарду из чистого золота мне отлить должен! – И Жудяк бодает воздух, гневно тряхнув фуражкой на голове. – Сварганишь мне три цепи. Самые крупные. Понял? – заключает Жудяк. Он пишет в постовую книжку, что милиционер Дубченко на месте, и у него на посту все в полном порядке, и никаких замечаний не имеется. Отводит меня в сторону:
– Что ты думаешь, – осведомляет Жудяк, – этот Дубченко еще тот деятель. Ты с ним держи ухо востро. Втянет тебя, зеленого, в какую-нибудь историю. Ну, бывай, Охромеев. Осваивайся тут. Я еще загляну. – Жудяк уходит.
Я смотрю: за прилавками с драгоценностями продавщицы, молоденькие девочки. В кассе взгромоздилась за аппаратом сова в очках.
Дубченко подмигивает мне, говорит кассирше:
– Марья Иванна, тоска-то какая! Хоть бы напал кто. Ух бы я наделал в нем дырок. Как в ситечке!
– Дурак! Накаркаешь! – огрызается Марья Иванна.
Дубченко молодцевато прохаживается по залу, поправляя на боку кобуру с оружием. Облокачивается на прилавок, поглаживает свой пышно-рыжий, свисающий к подбородку ус.
– Маринка, – говорит он симпатичной продавщице в сиреневом служебном халатике, – серьги требуются. С брульянтом. Сообразишь?
– Что я тебе, склад что ли? – цедит Маринка. – Подкатывайся к заведующей. Она ж от тебя тает.
