Единственное, что не давало им вцепиться в глотку друг другу, – это взаимная нужда, которую оба прекрасно сознавали.
– Сейчас командую я, – отчеканил Оюан. – Выполняйте мои приказы, и мы избежим неприятностей. Подготовьте войско к походу, даже если придется забить насмерть половину солдат на глазах у оставшихся. – Он не потрудился скрыть презрение в голосе. – А когда мы доберемся до Даду, обещаю – вы получите трон.
– Так, значит, вы – новый Принц Хэнани. Должны признаться, ваш брат подходил нам больше.
Ван Баосян простерся ниц, потом аккуратно поднялся на ноги и увидел, как апатичные черты Великого Хана исказились от отвращения, столь хорошо знакомого Баосяну. Пожалуй, это своего рода достижение. Великий Хан всеми силами избегал любых волнений, словно валун, врастающий в склон холма все глубже и глубже с каждым годом. Взгляд Баосяна скользил по обрюзгшим щекам Сына Неба вниз, к ушам с длинными мочками, а оттуда – еще ниже, к обвисшим косам. За спиной у Хана разевали пасти золотые драконы, извиваясь на резной спинке деревянного трона.
Двор вернулся в Ханбалык и обнаружил столицу в объятиях не по сезону жаркой осени. Даже высоко поднятые стропила Зала Великого Сияния не спасали. У Баосяна во рту остался едкий вкус северных пустынь. Из чувства противоречия он вырядился на первую аудиенцию при дворе в свое любимое платье кричащего салатового цвета, который его отец ненавидел до невозможности. Теперь все плыло перед глазами – ткань была плотная, зимняя. Но упасть в обморок перед Великим Ханом он не мог себе позволить. Вместо этого Баосян выудил из рукава веер и принялся им обмахиваться. Отделанные серебром стены ханской резиденции замелькали в ответ. Рельефный металл отбрасывал слишком много бликов – мнилось, что по углам зала, в тени, собираются бледные силуэты.
Великий Хан задержал взгляд на веере, которым жеманно обмахивался Баосян, и скривился. Это выражение Баосян видел на лицах окружающих всю свою жизнь. Словно само его существование оскорбляет человеческое достоинство. Словно их чести каким-то образом угрожает упрямая, строптивая женственность Баосяна.
Волной взметнулся гнев. В последнее время, начиная с… с тех событий… собственный гнев представлялся ему темным океаном, неустанно бушующим внутри него. Довольно одного-единственного повода, чтобы ярость и ненависть выплеснулись, точно цунами. Трудно представить, что так было не всегда. Его завораживала всеобъемлющая сила тьмы. Как она уничтожает, как поглощает все вокруг. И по-другому уже не будет, ибо, в отличие от прочих эмоций, эта – не проходит. Вот и насмешки Великого Хана тонут в черном море, а он, Баосян, упивается ими с широкой приветливой улыбкой. Давай-давай. Унижай меня.
Не только Великий Хан презирал его. С кресел ступенькой ниже Драконьего трона на Баосяна взирали еще три недружелюбные физиономии. Он узнал Главного Советника – главнокомандующего центральной армии Великого Хана и любимую ханскую наложницу, Госпожу Ки. Они едва удостоили его взглядом. Но третья! Уж она-то его заметила. Ее неприкрытая ненависть поразила Баосяна. Голову Императрицы венчала высоченная красная шляпа – головной убор знатных монгольских женщин. На кукольном личике, затененном полями шляпы, читалась жажда мести. Причем совершенно непоэтичной. То была уродливая ненависть, тяга порезать врага на куски.
