Партизаны продолжали всё так же, спокойно и не стреляя, приближаться к станции. Было хорошо видно по снегу, как-то один, то другой партизан падал, точно спотыкаясь.
Наконец наша цепь, внезапно сжавшись уже в 200 шагах от противника, с криком «ура» бросилась вперёд. Через 20 минут всё было кончено. Беспорядочные толпы красногвардейцев хлынули вдоль полотна на Шмитовскую, едва успев спасти свои орудия. На путях, платформах и сугробах вокруг захваченных 13 пулемётов осталось более ста трупов противника.
Но и наши потери были исключительно велики, не только среди партизан (особенно бросившихся на пулемёты), но и малочисленного офицерского состава. Уже в темноте сносили в вагоны, спотыкаясь через трупы товарищей, раненых и убитых партизан. На матовых от мороза, тускло освещённых стёклах санитарного вагона маячили тени доктора и сестёр да раздавались стоны и крики раненых».
А в пустом зале 1‐го класса, усевшись на замызганном полу, партизаны пели:
От Козлова до Ростова
Гремит слава Чернецова.
Сам же Чернецов, узнав о потерях, сказал: «Это хуже поражения».
Каледин через один чин произвёл Василия Михайловича в полковники, добавив, что сделал бы его и генералом.
Понимая, что запас удачи у него иссякает, Чернецов всё же принял решение атаковать главную базу противника в Глубокой. Отступление было равноценно сдачи всей Донской области.
Сам Чернецов с полуторасотней партизан при трёх пулемётах и одном орудии выступил утром 3 февраля, собираясь обойти Глубокую с северо-востока и атаковать её, предварительно испортив железнодорожные пути, связывающие с Донбассом. Вторая половина отряда должна была напасть на станицу с юга.
Удар планировалось нанести ровно в полдень, но при этом, правильно оценивая силы противника (примерно в тысячу красногвардейцев), Чернецов не знал, что к ним уже присоединились казаки из 27‐го и 44‐го полков, возглавляемые войсковым старшиной Николаем Голубовым. Привёл Подтёлков и своих сослуживцев из 6‐й Донской батареи, меткий огонь которой во многом решил исход схватки.
Вторая половина чернецовского отряда опоздала с атакой, и Василий Михайлович примерно с 60 бойцами попал в окружение. Имея всего одно орудие, отважная молодёжь стойко выдерживала наскоки пяти сотен конницы.
Пытаясь поддержать боевой дух, Чернецов прокричал, что производит всех в прапорщики, и скомандовал: «Пли!» Первая атака была отбита. После второй все прапорщики стали поручиками. Но третьей атаки они не выдержали.
Василий Михайлович попытался укрыться в станице Калитвенской, где и был схвачен.
Утром 6 февраля 1918 года он предстал перед Подтёлковым, который начал осыпать его оскорблениями. Сам момент убийства пленного полковника имеет две трактовки.
Некоторые советские авторы, пытаясь закамуфлировать факт расправы над безоружными людьми, писали, будто Чернецов выхватил припрятанный наган и был зарублен, так сказать, в порядке самообороны, причём часть его соратников успела разбежаться.
Однако Михаил Шолохов в «Тихом Доне», отталкиваясь от свидетельств очевидцев, описал всё гораздо жёстче:
«– Попался… гад! – клокочуще низким голосом сказал Подтёлков и ступил шаг назад; щёки его сабельным ударом располосовала кривая улыбка.
– Изменник казачества! Подлец! Предатель! – сквозь стиснутые зубы зазвенел Чернецов.
Подтёлков мотал головой, словно уклоняясь от пощёчин, – чернел в скулах, раскрытым ртом хлипко всасывал воздух.
