– Поехали по свежаку, си-минор, – кратко сказал он и стал играть новую вещь.
Песню разбирали примерно полчаса, потом ещё полтора часа прогоняли материал, в конце репетиции вернулись к новой песне.
– Нормально, – сказал Гамлет, – сегодня и сыграем.
– Может, погонять ещё? – спросил Андерс.
– Это мы всегда успеем. Если ты сегодня не слажаешь, никто не слажает. И людям в зале будет пофигу, что мы играем эту вещь в первый раз. Я в Питере с того лета не выступал, откуда им знать, что у нас новое, что нет, и насколько.
– Слушай, Гамлет, ну какую-то планку качества держать-то надо, – не согласился Влад.
– А что, у кого-то с этим проблемы? Не слажали – и хорошо. А красоту на репетициях наведём позже, в Москве.
До саундчека в клубе оставалось три часа. Никаких планов, кроме обеда, не было. Зайдя в какую-то закусочную, Гамлет быстро купил себе хот-дог и с угрюмым видом сел у залитого дождевыми струями окна. Влад и Андерс застряли у прилавка в изучении меню. Олег сел рядом с Гамлетом.
– Не парься, басист. У всех всё по-разному. Не знаю, может, это у меня такая разновидность хронической депрессии.
– Не хочешь сходить к психологу?
– Ты, наверное, не поймёшь, чувак, но я считаю, что у меня есть право на психическую болезнь. Я его выстрадал, я к нему пришёл. В детстве, знаешь, все о любви пишут, о страдашках там всяких. Но это тупик, потому что у тебя есть только одна причина писать и одна тема, так что, если ты не совсем полный лох, то рано или поздно находишь себе бабу, и прощай, творчество. В общем, когда я повзрослел, чувства закончились, осталось бешенство. И это по-честному. Потому что настоящая потребность писать, она растёт не в трусах, а где-то совсем глубоко, в сердце и уме, когда ты чувствуешь какой-то внутренний дискомфорт, напряг, и сам не можешь его объяснить. Тебя рвут на куски ярость, обида, чувство вины, дичайшая ревность, стыд и, я бы сказал, восхищение, что ли, какое-то перед космосом над головой и внутри, и то, что всё это от тебя вообще никак не зависит… Причём всё это может приходить по очереди или одновременно, без всяких причин. И вот ты идёшь по улице, разговаривая сам с собой, или ни с того, ни с сего думаешь о суициде. А потом покупаешь шаурму или садишься в маршрутку. Вокруг какой-то ещё мир дурацкий жить продолжает, а у тебя в голове падают во все стороны осколки, как после обстрела.
– А что будет, когда закончится бешенство?
– Заткнусь и перестану всем мешать. Ну и песен больше не будет. Жутко об этом думать, но это может настать в любой момент. Ты тоже удивился, когда я предложил сегодня же спеть новую песню? А я не могу иначе, я тороплюсь. Вдруг не успею, и всё пройдёт. Представляешь, открою глаза, а поезд стоит в депо, и я не могу вспомнить название станции, на которой мне надо было выходить.
Концерт на настоящей клубной сцене оказался богатым источником впечатлений.
– Ну чего ты стоишь, втыкай шнур! – закричал звукооператор Олегу, пытавшемуся понять устройство незнакомой модели комбика.
Удивительно, но звук на сцене клуба оказался намного хуже, чем на квартирнике. Гитару не было слышно вообще, из монитора рядом доносились, в основном, Владовы клавиши и далёкий отзвук вокала. Всё остальное пространство заполняли ударные.
– А ты что думал, здесь студийное качество будет? – удивился Гамлет, – звук вон, для зала выстраивают, и основные колонки смотрят туда, а не на нас. Главное, ударные слушай – тогда не слажаешь.
