Трамвай номер 0 - страница 8

Я стою внизу лестницы в дерматиновых растрескавшихся сапожках с искуственным мехом, в красной ватной куртке и шапке ушанке с оторвавшимся шнурком на правом ухе. Вверху лестницы стоит ОНА. Обворожительная, горячая, манящая, недоступная и непостижимая. Смуглая темноволосая и кареглазая девочка из старшей группы. На ней жёлтая куртка на синтипоне, красные джинсы и зелёные сапожки. Она смотрит на меня и насмешливо улыбается самой загадочной из всех улыбок. Она жует жвачку, и весь подъезд до пор проникнут одуряющим, от английского odour, запахом спелых сладких бананов. И я робко, заикаясь и краснея прошу её оставить мне немного пожевать, если она только сможет.

Мы с сестричкой сидим на диване. Диван старый, пузатый и пружинный, обтянутый выцветшей и протёртой голубой тканью, шершавой на ощупь. Перед нами круглый тёмный ореховый стол, накрытый кружевной белой скатертью, на нём стеклянный, гранёный как гранат, тоже пузатенький графин, в нём сладковатая кипячёная вода. И справа, и слева от дивана высятся стопки газет и журналов – комсомольская правда, известия, крокодил и перец. Обвязанные картонной верёвкой пыльные подшивки номеров с 50-х годов и до недавнего, преперестроечного прошлого.

Бабушка и дедушка куда-то ушли, и мы с ней тут одни. День жаркий, но на бабушкиных шести сотках всегда прохладно из-за вечной тени, низвергающейся с полувековых яблонь, груш и слив. Груша – дичок. На мне трикотажные шортики и маечка, на сестрёнке порезанные джинсы и голубой китайский балахон, золотистые волосы собраны в хвостик.

Она поднимает балахон, под которым неожиданное белое нежное ароматное тело и карминовым шёпотом говорит: "Смотри, какие они красивые. Если их потереть, они будут расти. Попробуй". И я пробую. Мне нравится, а они и вправду растут и становятся твёрже. У меня появляется странное тянущее и дразнящее ощущение между ног. "Слушай, а она у меня зудеть начала. Как-то неприятно это", – также шёпотом сообщаю я ей. "Ничего, я думаю, это пройдёт", – говорит она, – "Знаешь, я в кино видела, что тёти с дядями писю в писю суют. Но мы так не будем. Мне кажется, это больно". Я с ужасом представляю, как пытаюсь засунуть свою в точно такую же у сестры и бледнею: "Нет, не надо. Всё равно ничего не получится".

Взрослые ушли на кухню. Её родители и мои родители сидят на табуретках вокруг квадратного раскладного стола, пьют чёрный чай без сахара с шоколадным вафельным тортиком и разливают по выпуклым рюмашечкам карий коньяк. А нам на алюминиевом подносе с цветочной чеканкой в комнату отнесли импортное какао с коричневым зайцем на жёлтой пластмассовой банке и по кусочку невесомого птичьего молока.

У неё есть дэнди. С полчаса мы очень серьёзно пытаемся пройти принца поочереди. Я всё время сваливаюсь на острые серые шипы в ямах, она проигрывает в поединке на саблях загорелым усатым мужикам в чалме и шароварах. Какао успевает остыть и покрыться плотной липкой масляной плёнкой, которая наматывается на чернёные серебряные ложечки. Птичье молоко уплетается со счастливыми улыбками всухомятку, и мы начинаем беситься.

У неё светлые-светлые волосы и голубые здоровущие глаза, как у кошки. Мы только приехали с танцевального конкурса из Видного на Москвиче её папы, где заняли в изнурительной, особенно во время джайфа, борьбе второе место. Я в классических брюках с высоким поясом и белой рубашке, огромная медно-коричневая копна мелких кудрей надёжно зафиксирована лаком. На ней свободная серая мини-юбка и белая кружевная блузка с декольте.