– Там бог что ли лучше?
– Да причем тут бог? Просто в Чугунаево лучше.
– Ты-то что понимаешь? – опять вступилась жена. – Сам безбожник, а морали нам читаешь!
– Я, может, и верю, только не в то, во что верите вы. И если уж верить, то верить везде и всегда, а не выбирать, где верить лучше, а где хуже.
После этого он ушел в соседнюю комнату и лежал там в полумраке на диване. Редко когда он доводил себя до такой усталости. Афанасий дрожал мелкой, едва видимой со стороны дрожью, и хотя в доме было натоплено, озноб волнами пробегал по изможденному телу. Он размышлял о том, что потребительское отношение пробралось даже в веру.
В комнату вошла Татьяна. Она присела на край дивана, разглядев, что Афанасий не спит, сказала:
– Афанасий, мигрень меня замучила, сил терпеть нет. Помоги, а, Христа ради.
– Таня, не могу я сегодня, устал я. Давай в другой раз? – взмолился Афанасий.
– В какой другой раз? – удивилась она. – Вы к нам раз в пол года приезжаете, а я должна терпеть что ли? Маша вон говорит, чужим людям помогаешь, а нами, родственникам, брезгуешь? Аркашка мой с печенью мается, и то к тебе не подходит, боится побеспокоить.
– Может пореже вам пить, тогда, глядишь, и само пройдет? – ответил Аркадий.
– Да ты что такое говоришь? Как тебе не стыдно! – заплескала худыми руками, не в пример сестре, Танька, а с кухни пьяный голос жены пробасил:
– Афоня, ну ка, уважь Татьяну, кому говорят, кобель старый. – затем послышался звук падающей посуды.
– Подсолнухи у вас еще не собраны? – спросил он у Таньки.
– Нет. – ответила она.
Афанасий резко, со злости, встал с дивана, вышел в сени, от туда в огород. На убранном картофельном поле, склонив тяжелые головы к земле, торчало два десятка подсолнухов. С мину постояв, вдыхая свежий вечерний воздух и смотря на звездное небо, Афанасий подался чуть вперед и уперся в невидимую упругую мембрану. Поднажав сильнее, он прорвал ее и, сделав шаг вперед, оказался в черной пустоте. Тут не было ни неба, ни земли, ни горизонта. Лишь силуэты подсолнухов, струящиеся лучистой энергией, все так же клонили головы вниз.
Он решительно подошел к первому из них. Тот рассыпался в мельчайшую искрящуюся пыльцу, которая, как взвесь, повисла в воздухе, крупинки энергии вырисовывали в пространстве затейливые узоры. Афанасий зашел в это облако и стал купаться в нем, как в душе. Он втирал пылинки энергии в кожу, в волосы, вдыхал полной грудью в легкие, хватал ртом и глотал их до тех пор, пока не осталось ни одной. Закончив с первым подсолнухом, он с жадностью бросился ко второму, затем к третьему. Афанасий знал, что Подсолнечник маслянистый семейства Астровых самое энергетически емкое растение, доступное ему в этих широтах.
Вскоре он почувствовал, что силы переполняют его, но все продолжал в каком-то злостном остервенении хватать пыльцу, втирать, вдыхать, глотать до тех пор, пока она не перестала впитываться, а наоборот, начала слущиваться, оставляя позади мерцающий след. Остатки энергии, которую не смог впитать, он разметал по пространству. Затем, успокоившись, прошел обратно сквозь невидимую мембрану и вернулся в дом.
Без объяснений взяв Таньку под локоть, он вывел ее из-за стола, где она начинала вторые пол литра с Машкой, увел в комнату, посадил на диван, тут же поставил снятый со стены горшок с традесканцией, или, попросту, березкой и легко, без подготовки, вдруг оказался в бане.
