– И не думал! – заверил тот.
Женщина поняла состояние человека, попавшего в «аварию», и, отжимая косу, предложила мягко, не навязчиво:
– Вода – чудо. Взяли бы и – наперегонки!
– Я не умею плавать, – внезапно соврал Константин Константинович и, злясь на себя ни за что ни про что, напрягся внутри и растопырился еще больше.
– Видимо, штурвалами и якорями нынче украшаются люди, не имеющие к морю никакого отношения, – съязвила она.
– А что – якорь? – ответил на насмешку Константин Константинович. – Он плавает не хуже топора, то бишь, отменно идет ко дну, в чем и состоит его главное предназначение: побыстрее утонуть и как можно крепче уцепиться за дно.
Женщина не приняла его тона. Пожала плечами и ушла одеваться. Мальчик тоже запрыгал, путаясь в шортиках.
– Коська, побыстрей оборачивайся! – поторопила она. – А сандалии надень, незачем их в руках нести!
Одевшись, она вернулась за книгой.
– Прощайте… Робинзон! – сказала и пошла к обрыву.
Краболов, ничего не понимая, заоглядывался на Робинзона: была игра, разговор, было весело – и всё переменилось разом. Его подгоняют, торопят – вот и пойми этих взрослых! Застегнув сандалии, он выпустил из садка последних пленников, помахал рукой незнакомому дядьке и побежал за матерью, которая взбиралась по тропе и была уже на середине подъема.
Константин Константинович вздохнул и закрыл глаза, а когда их открыл, мальчика и женщины уже не было видно с берега.
Стало грустно: Робинзон! А ведь он был, был Робинзоном на том крохотном острове в заливе Батабано! И если остался жив, то неужели только затем, чтобы стать Робинзоном среди людей?!
Близилось время платежа за квартиру. Собираясь на шхуну, он сказал бабке Павлине о своем банкротстве, о том, что поиздержался. Писал другу – просил взаймы некоторую сумму, но ответа пока не получил. Возможно, друг в отъезде и пришлет позже. Павлина Тарасовна всплеснула руками: «Ах, как же так?! А она-то рассчитывала!». И, демонстрируя душевные муки признаками зубной боли, ухватилась за подбородок, а потом скрылась на кухне, «чтобы хорошенько подумать» и предъявить должнику свои контраргументы.
– Павлина Тарасовна, ухожу от вас не куда-нибудь – в пираты! – сообщил он, сунув голову в дверь. – Как только распатроним жирного купчину и разживемся золотишком, воздам вам сторицей за приют. Все-таки два месяца я жил у вас, как у Христа за пазухой.
Бабка Павлина сделала отмашку пухлой рукой. Она всё еще изображала переживания и душевное смятение. Давала понять, что ей не до шуток, что мысль ее бьется в клетке, ибо решения головоломки, предложенной жильцом, нет и в помине.
Константин Константинович помялся, потоптался у двери, пообещал с первой получки вернуть ей мешок пиастров, а за просрочку – попугая, но так как реакции снова не последовало, вернулся к себе в комнату, которая уже сегодня станет не его. Да, надо прощаться с надежным убежищем, которое целых два месяца укрывало его от всех дневных неудач и «хождений по мукам» канцелярским, которые оказались непреодолимым бастионом. Пока! Уж в этом он был убежден, и потому, опустившись в кресло, с удовольствием, чего не бывало раньше, посмотрел на сервант, уставленный фужерами и графинчиками, сервизами, стопками, рюмками, понурыми слониками и чертями, делавшими «нос» друг другу.
Хорошая, мирная комната, но… уже не его. Скоро она будет принадлежать прозектору Марку, жрецу смерти во имя жизни, пожелавшему вернуться в родной город ради первой любви. Достойное чувство! И дай ему Бог удачи и счастья. Да, пусть будет счастлив младшенький, как, видимо, счастлив старшенький, и пусть эта бонбоньерка не станет монашеской кельей, пусть прозектор вернет женщину и добьется любви пасынка, и сам непременно тоже полюбит его настоящей отцовской любовью.
