Наспех одевшись и невнятно попрощавшись, выскочил на лестничную площадку. Спускаясь со второго этажа, он тщательно застёгивал на куртке молнию и три пуговицы. Мысленно, как опытный штурман, продумывая в это время в деталях, чуть ли не по шагам, весь свой путь до дома. Когда Трескачёв вышел на морозную улицу, расчёты были завершены. И вывод однозначен – где-то на полпути необходима передышка. А не то возможен перегрев и сбой в системе навигации. Будут потом патологоанатомы ковыряться в чёрном ящике…
Остановка была намечена у давнего знакомого. Когда Сергей увидел его светящееся окно на последнем, пятом этаже, оно показалось ему маяком, сообщающим, что спасительный берег близко. Подъём по лестнице был утомительным. Трескачёв шёл, словно против движения эскалатора. И, когда он поднимался на один этаж, у него складывалось впечатление, что там, наверху, вырастал другой. И что он так и не достигнет всё время отдаляющейся вершины. Но Сергей добрался. И был просто счастлив видеть дверь, обшитую красным дерматином. Он протянул руку к кнопке звонка и обратил внимание на тёмный глазок. А может, он с улицы окна перепутал? Кто их разберёт, после такого-то вечера…
«Дзи-и-инь!» – Трескачёв нажал кнопку.
«Ну же, ну…» – прислушивался Сергей и – о, святые угодники и не святые не угодники тоже – о! За дверью послышались шаги, и через секунду глазок загорелся тёплой жёлтой точкой.
Они о чём-то поговорили, сидя на кухне. И Трескачёв, то ли от общения с вменяемым человеком, то ли от чая почувствовал себя гораздо лучше. Но всё же он догадывался – это обманчивое ощущение. Сергей был словно пловец в неспокойном океане: сейчас он поднялся на гребень волны, а в следующее мгновение его вновь швырнёт вниз. И, стараясь держаться на этом пике как можно дольше, Трескачёв, попрощавшись, поспешил домой.
Пока Сергей делал передышку, погода несколько ухудшилась – поднялся ветер. Он дребезжал уличными фонарями, к свету которых так привыкает население севера в полярную ночь, когда продолжительность дня равна фотовспышке. Люди перестают обращать на этот свет какое бы то ни было внимание. Фонари, как нечто естественное, природное, само собой разумеющееся без всякого пафоса светят людям, копошащимся внизу, под ними, словно кроты – без дневного света. Трескачёв едва увернулся от летящей ему в лицо скомканной газеты. Та, отчаянно шурша, пролетела мимо (подумать только – здесь даже лист скомканной бумаги в отчаянье… Пропащий город!).
Вот и мусорные баки, похожие на изуродованные трупы неких фантомов, выпотрошенных маньяком-ветром, с раскиданными вокруг внутренностями. Убитые контейнеры терзали собаки-падальщики, необязательно бездомные, роющиеся тут в любое время суток вместе с такими же, не всегда бездомными, но более запуганными, облезлыми людьми. Сергей наконец подошёл к дому, где снимал квартиру. Ах, дом, милый дом! Как гласят поговорки, он – крепость; в нём лучше, чем в гостях; и, в конце концов, он был действительно с краю. Дальше – только заснеженные сопки, по которым в то время могли бродить разве что голодные зайцы да озябшие росомахи.
Сергей открыл скрипучую дверь подъезда, и этот скрип слышался ему триумфальным маршем победителю, вернувшемуся из тяжёлого и дальнего похода. Только вместо фанфар были несмазанные петли и ржавая пружина. Но за этой помпезностью последовал предупредительный выстрел захлопнувшейся за спиной двери. Тут же подъезд объяла тьма – лампочек не было. Трескачёв почувствовал – ему больше не удержаться на гребне волны, и он, отыскав ногой, где начинаются ступеньки, поспешил к своей съёмной квартире, благо, находящейся на первом этаже, на ходу доставая ключи. Привычным поворотом открыл замок.
