Но все-таки первое время Федор планировал провести в свое удовольствие, и после вечерних прогулок он устраивал одиночные оргии, позволяя себе все то, что ему никто не запрещал и в предыдущей жизни. Отыскав во втором ряду видеокассет запретную киноленту, он запустил ее к праздничному ужину, состоявшему из необъятного кремового торта с розочками и шоколадным драже и литровой бутылки пива, которое, в отличие от Федора, было нефильтрованным. Так он отметил три месяца с момента самого дерзкого поступка в своей жизни. К этому времени у него была работа, секс, истоптанный, но еще не наскучивший город и облачные надежды, которыми иногда тянуло с кем-нибудь поделиться. Напиваться в одиночку Федор считал приятной, но все же дурной практикой, поэтому следующую пирушку он планировал закатить уже с корешами. Федор не помнил, как их заводить, и побаивался встречаться со старыми, которые в здешней среде повзрослели гораздо раньше и глубже, чем он в своем парадизе. Впрочем, самопальный дедлайн по ассимиляции Федор еще не прозевал. Свою слоеную жизнь он закинул в духовку и практически приготовился запекать.
11.
Единственным человеком, которому Федор рассказал про Вику, был Лев Сергеевич. После занятия, посвященного способам выражения ближайшего будущего, Федор планировал собрать рюкзак и отправиться восвояси, но тут Лев Сергеевич, от какой-то скуки прислушавшийся к заключительному фрагменту урока, воспрял и с плохо скрываемым балагурством просипел: «¡Voy a fumar un сигарета!>10 Составите мне компанию? Побеседуем». От таких предложений таких персонажей Федор отказываться не умел, и они отправились на балкон, общий для всех жителей седьмого этажа.
На балконе Федору даже понравилось, и он твердо решил в следующий раз забрести сюда после работы и насладиться шикарным видом на муравейный Тбилисский рынок, перекресток проспекта Ленина и Гомельской, стелу с названием района, вписанным в шестеренку небесного цвета, и просто на людей, плывущих по асфальту со скоростью допотопных ледозаливочных машин. Спешить в городе было не принято, потому что некуда, и Лев Сергеевич тоже не торопился зажигать зажатую между губами сигарету, а сначала наморщил лоб и просверлил какую-то точку на противоположной стороне улицы, пока Федор, уже успевший сохранить в голове панорамный снимок, переминался, ожидая тяжелого, извилистого разговора. Спустя пару тысяч часов Лев Сергеевич встрепенулся и, кажется, удивился, осознав, что курит не в одиночестве, однако долгое замешательство он себе позволить не мог, поэтому, хлопнув Федора по плечу, начал с традиционного вопроса, на который учитель так и не подготовил приемлемый для самого себя ответ.
– Ну чего там Лизка? Прогресс какой-нибудь есть?
Если и был, то минимальный. Упражнения Лизка выполняла скорее наобум, слова учила прямо на занятиях, аудио слушала вполуха и не понимала до тех пор, пока Федор не переводил на гоблинский испанский. О себе рассказывать не любила – за ежеурочным вопросом о времяпрепровождении следовал ежеурочный ответ c глаголами dormir и comer>11. Интеллектуальные игры Лизку тоже не увлекали: Федор чувствовал себя плохим шутом и со временем практически отказался от интерактива на занятиях, предпочитая заваливать ученицу однообразными грамматическими упражнениями, благодаря которым она не усваивала, но хотя бы зазубривала правила построения предложений.
