Камера показывала их снизу. На лицах у них было одинаковое удивлённо-сосредоточенное выражение, словно бы они думают общую на двоих мысль про то, зачем оказались здесь, зачем стоят в центре этого огромного гулкого зала, и что будет с ними дальше.
– Я не хотел, чтобы…
– А чего ты хотел? Чего? Чего?
– Быть с твоей мамой.
– И был бы! Нехрен было меня рожать! Тогда! Ясно? Ясно тебе?
– Так получилось. Я же не для себя всё это…
– Жалкий слизняк! Даже тут! Баба!
– Извини.
Демьян сблизился, звонко приложил свинг.
Бесполезный кусок овоща. Лежал сутками напролёт, терпел ухаживания. Что он чувствовал? Как он это терпел? Почему позволял так с собой?
– Засунь извинения… Себе… Никогда нельзя… Нельзя терпеть. Понял? Понял? Одним ударом надо… Нельзя терпеть! Сдаваться! Нельзя! Биться надо!
– Нет, я понимаю… Я, конечно, не уделял тебе внимания. Не смог воспитать. По-отцовски.
– Слабак. Овощ!
– Прости. Я так долго добивался… Она выше меня, конечно. Понимаешь? Выше всех. Она – королева. И вокруг всегда кто-то крутился. Подбивал клинья. Как мне было победить?
– Ну?
– Только такой жертвой. Но ты не поймёшь. Даже я не понимал. Пока не умер. Только сейчас передо мной полный расклад. Это как игра, понимаешь? Сначала я ей помогаю, а потом – она.
– Потом?
– Да.
– Задрот!
Сил у Демьяна не осталось, но удары его не стали слабее. Словно бы кто-то положил ему ладонь на плечо, сказал, что он был молодцом.
Нужно было продолжать. Бить. Бить.
– Прости меня.
Демьян вложился в очень длинную серию. Ярость выжигала на его сердце огненную татуировку.
– Ннна! Ннна!
Бойцы на экране уже пританцовывали и уворачивались от теней. Ждали.
Тускло звякнул колокол, зрители зашумели, рефери ткнул обеими руками в центр ринга, и бойцы без разведки рванулись друг к другу, торопясь сделать больно.
Демьян остановился. Тело его остановилось. Он не принимал решений. Не планировал отдохнуть. Это просто случилось. В голове была звенящая, серая пустота.
Он сделал шаг назад, опустил на колени руки, уронил голову. Мешок неуверенно дрожал.
Грудь Демьяна с сипом втягивала в себя воздух. Виски суматошно и сильно пульсировали. Сил поднять руки в защиту не было. Они были чужими. Имплантированными. Приделанными хирургом-стажёром. Бессильно и никчёмно болтались по бокам. Верёвками.
Забыть бы это всё.
Забыть.
Родителей. Не поднимающегося отца. Мать, суетливо и непреклонно пичкающую его лекарствами.
Велосипед, Варю.
Сумрачное и нелепое детство.
Начать с чистого листа.
С нуля.
Притвориться, что жизнь началась прямо сейчас, словно заспаунился он вдруг из ниоткуда здесь, в этой ночной квартире: быть может, без каких-либо особенных навыков и достижений, но и без тягостного прошлого. Такого, что тянет на дно. Где нет ни света, ни воздуха.
– Ты… Денег не было никогда… Из-за тебя. Всё на твои… Лекарства. Когда день рожденья… Помнишь? Брелок подарили. Брелок! Мне! Для ключей! Брелок!
– Прости меня.
На мониторе ноута часто дышало тёмное и мокрое лицо его аутсайдера с кровоточащей сечкой над бровью; сплошь татуированная рука катмэна в перчатке давила ему на разрез. Из-за канатов ринга сердито выговаривал человек в нелепой кепке.
Лицо потянулось вверх. Как птенец.
Тут же высунувшаяся из месива тел рука ловко всунула ему в рот капу.
Лицо сразу рвануло вперёд. На секунду вышло из кадра.
– Задрот! Ничтожество… Ладно бы себе… Ты мне всё исковеркал! Мне! И хрен знает ради чего.
