Мерцающая определила все это попутно и машинально, поскольку место, где она очутилась кому-то по незнанию могло показаться райским. Это был огромный зал словно бы весь изваянный из бирюзы и розового мрамора, который выглядел как помещение дворца какого-нибудь турецкого султана или багдадского халифа, весь переполненный разнообразной эротической атрибутикой восточной роскоши, до появления которой на земле должны были пройти еще тысячелетия и тысячелетия. Вся эта атрибутика – весьма фантастического и гипертрофированного вида – явно была рассчитана на усиление плотской чувственности, хоть ничего грубо порнографического здесь не присутствовало. Никаких изображений, либо скульптур человека или животных в этом зале не наблюдалось, хотя до появления ислама, все это запрещающего, должны были пройти тысячелетия, но все многочисленные причудливые росписи-узоры, пухлая мягкая мебель – всякие пуфики, канапе, кресла, диваны, ложи, альковы дышали невидимой, но почти осязаемой эротикой, которая словно сочилась от любого предмета либо украшения, от формы кресел, перин и подушек, от настенных панно, сплошь покрытых хоть и абстрактными, но почему-то чрезвычайно чувственными узорами, словно это были некие сакральные символы, несущие в себе изначальную эротическую энергию, которая обретает конкретные формы лишь материализуясь в Энрофе. Посреди огромного помещения, словно бы залитого лунным светом, располагался мраморный бассейн округлой формы, в котором качались маленькие паруса алых лотосов и плавали розовые фламинго, а слегка в стороне возвышался золотой зиккурат, усеченную вершину которого венчал огромный спальный альков, достойный какой-нибудь будущей Клеопатры или Семирамиды, висячие сады которой сами собой плавали где-то под потолком, что объясняло происхождение самых разнообразных лепестков, которыми был буквально усыпан и ложи этого дышащего истомой зала. Все выглядело очень натурально, не по сновидчески отчетливо, и только плавающие в воздухе сады свидетельствовали о ирреальности происходящего. В следующее мгновение сознание Мерцающей было перенесено за занавесь шелково-пухового алькова, достойного брачного ложа Шахрияра и Шахерезады, чья история, впрочем, также очень нескоро должна была быть написана в этом мире. На фантастической перине, сотворенной из какой-то облачной материи, среди таких же причудливых подушек и покрывал сидели двое. Первый был, естественно, Адам в образе то ли греческого героя то ли античного бога, что никак не соответствовало его естественному земному облику: как мы знаем, ни сложением, ни лицом он пока не блистал. Тот же сновидческий образ, каким он себя в настоящий момент воспринимал, казался достойным какого-нибудь Аполлона или Ахиллеса, о каковых наш первый человек естественно не мог иметь никакого представления, ведь кроме себя самого он не видел в этом мире ни одного мужчины, и Мерцающая подумала, что этот облик героя каким-то неведомым образом был почерпан Адамом из Банка Исторических Вероятностей. Рядом с ним сидела женщина, но это была не Ева, Мерцающая даже не сразу поняла, кто это такая, тем более женщину эту хорошо знал лично Иего, но ни разу не встречала душа, в настоящее время управляющая телом лимурийца. Женщина эта никак не походила на одну из жен-наложниц султанского гарема, нет это была царица, самодержица – отнюдь не юная – но в самом расцвете зрелой красоты, женщина которой самой было положено иметь гарем юных любовников, с печатью утонченного порока в обостренных хищно-тигриных чертах все познавшей демоницы. Тело ее было смугло, формы выдающиеся, но, несмотря на черноту глаз, волосы ее оказались светло-пшеничного цвета, и определить национальную принадлежность не казалось возможным, словно бы она впитала черты женщин всех рас и народностей. Впрочем о каких народностях может идти речь в случае первой женщины, которая так и не была воплощена на земле во плоти. Перед Мерцающей сидела никто иная, как Лилит, первая, несостоявшаяся жена Адама, сама впоследствии выбравшая себе господина – печального демона Гагрунгра. Внешность ее сильно изменилась, правда мало ли как она могла явиться Адаму во сне, возможно она выглядела так, как Адам в своих романтических фантазиях представлял себе женский идеал – прямую противоположность скромной простушке-«хозяйке» Еве, с которой опять же некого было сравнивать. Мерцающая поняла, что несмотря на то, что сознание Адама было дважды подчищено в Эдеме, какой-то след памяти о его первом неудачном опыте все же остался, и судя по тому, как он смотрел – узнавая и не узнавая свою «первую любовь» – было видно, что чувства его вспыхнули с новой силой, хоть все это и происходило вроде бы во сне. Однако одного взгляда древнего исследователя-творца иных пространств, иных измерений было достаточно, чтобы Мерцающая поняла: сейчас Адам находится в совершенно ясном сознании, и этот сон-путешествие в астральную реальность одной из сакуалл он будет прекрасно помнить после пробуждения, причем не столько как сон, сколько как путешествие.
