Третий Рим. 500 лет русской имперской идеи - страница 3

Отсюда, то есть от доказательства истинности православной церкви как непрерывно содержащей главное Христово таинство, старец переходит к заключительной теме письма: о Третьем Риме. Он подытоживает содержание вышесказанного: «два убо Рима падоша». Они пали не как города: оба стояли на тот момент и выглядели намного внушительнее Москвы во всех отношениях, в связи с чем Филофей, иронически усиливая аргументы противника, говорит о «трекровных полатах» (трехэтажных домах) старого Рима, которые «не пленены» никем из варваров – но что толку в этом, если «души их от диавола пленены»? Итак, Филофей пишет в заключение «о нынешнем православном царствии пресветлейшаго и высокостолнейшаго государя нашего, иже в всей поднебесной единаго христианом царя и броздодръжателя святых Божиих престол, святыа вселенскиа апостолскиа церкве, иже вместо римской и костянтинополской». Старцу, судя по остальным частям послания, не так уж свойственна высокопарность; высокий, почти церемониальный стиль выражения указывает здесь на серьезный настрой, с которым подобало воспринять сказанное. Почему великий князь Василий III вдруг царь (впрочем, известно, что и отца его, Ивана III, уже называли царем) и «броздодержатель святых престолов»? К нему, в его столицу, сходятся нити, «бразды правления» престолов, то есть приходов и епископий [9], той церкви, которая одна только на всей земле защищена от насилия и потому «во вселенней паче солнца светится».

Вопреки тому, что нам может здесь показаться самовосхваление, превозношение, мечтательность, инок Филофей говорит, хотя бы и выспренным стилем, лишь о фактическом положении дел. Действительно, если иметь в виду православие как непосредственно восходящее ко Христу таинство, «вся христианская царства приидоша в конец», земля «потоплена неверием» (ироническое переосмысление «потопа», о котором не уставал толковать Булев, тем более что и сама вера в астрологию есть проявление того же неверия), «токмо единаго государя нашего царство едино благодатию Христовою стоит». Это налагает на великого князя и русских людей особую ответственность: главная тема в посланиях Филофеева цикла.

Наступает ли уже конец? – Бог весть, у Него день как тысяча лет и тысяча лет как день, Он никогда не опаздывает, но милосердует: «долго терпит, не хотя некиа погубити, хотя всех в покаяние вместити». Филофей не пугает своего читателя близким концом, основательно смущавшим XV век [10]. Наоборот, вместо погружения в апокалиптические предчувствия он просит его не испытывать времена и сроки, которые не были открыты даже апостолам, но находиться в живом, молитвенном общении с Господом. Если же страх и имеет свои основания, то «теплыми слезами приплачемся пред Ним, яко да смилится обратити ярость свою от нас». Древнерусский муж не стыдится плакать и, как дитя, вызывать Бога на умиление, но «теплый» в языке тех людей – это не «теплый», а «горячий», так что речь идет об истовой молитве и покаянии на древнерусский лад. Все это важно для понимания нами того деятельного духа, который, помимо всяких прочих мотивов, и не преимущественно ли перед ними, с учетом энтропийных свойств нашего пространства, имел на Руси большое значение в последующем. Бодрыми словами письмо и заканчивается: «Буди спасаяся и здравствуя о Христе».

Рассмотрим теперь гипотетически вопрос о том, что за брожения начались в Московском государстве в связи с астрономическим предсказанием Штефлера и Пфлаума. «Потоп», которым Булев переполошил подавленных своей неученостью русских людей, мог пониматься как физическая, политическая или мистическая катастрофа. Сама неясность пророчества оставляла простор для интерпретации. Поскольку сведения об этом сохранились очень глухие, мы будем черпать варианты из того же послания Филофея, как отражающего, несомненно, вопрошания его адресата, тем более что разные мотивы здесь не должны исключать друг друга, и даже то, что мы узнаём как только возможное, согласно самому понятию о возможном, хотя бы потенциально было действительным. О том, что в пропаганде Булева речь шла о физическом катаклизме, можно судить по упоминанию «скотов и белуг морских»