Только не будет он вечно. Он ныне наш главный враг, не дававший стране уверенно идти вперед. И мы свернем ему шею. В том числе руками органов ОГПУ. В том числе и сейчас, когда дадим ему пинка в селе Свободное, расчехвостив его прихвостней.
В салоне автобуса дремали Елоев, прозванный Горцем, и Якин, он же Вася Говорун, – уполномоченные из нашей специальной группы. Горец горяч и впечатлителен, но быстро выгорает и не склонен к отвлеченным переживаниям. А Говорун треплив без меры, хохотун, живет одним моментом. Им, в отличие от меня, посторонние рефлексии чужды. Оба исповедовали завет опытного вояки – безмятежно дрыхнуть при любой возможности и в любой обстановке. Ну а что – солдат спит, служба идет.
На задних сиденьях клевали носом трое приданных нам продотрядовцев. Народ они полезный. Лучше всего себя проявляли при поиске сокрытого зерна. На эти их таланты я сейчас сильно рассчитывал.
В самом уголке, поправляя сползающие с носа очки-велосипеды, увлеченно листал книжку в серой дешевой бумажной обложке Федя Симонян, лицо неопределенной национальности. Он был ревизором Рабоче-крестьянской инспекции. Я не встречал людей, которые лучше него разбираются в приходах-расходах, дебетах-кредитах и в бухгалтерской документации. И он, как никто другой, знает, в чем состоит суть народной поговорки: «Деньгам счет, а хлебу мера».
Тряслись мы по колдобинам до цели часа три. И вот наконец замаячило село Свободное. Если там и была когда-то свобода, то на пользу явно не пошла – сегодня в нем царила нищета, она будто пеленой окутала вросшие в землю по окна русские бревенчатые избы на три окна, с покосившимися заборами из штакетника, огороды, сараи и хлипкие хозяйственные постройки. Вокруг простирались бескрайние поля, вдали лениво полз трактор.
В селе было как-то пусто. В лучшие времена в сельской местности при появлении чуда чудного – автомашины – на улицу высыпали толпы, прыгали радостно мальчишки, сосредоточенно крестились повязанные наглухо платками суровые бабки, поминая бензиновых чертей и лешего на колесах. Здесь же царила зловещая пустота.
Автобус затормозил около справной, недавно отремонтированной избы. На ней была прибита доска с коряво выведенной белой масляной краской надписью «Правление колхоза «Путь Ильича». Мы вошли внутрь.
Пред нами предстала просторная светлая комната, которая была плотно заставлена письменными столами, стульями, а на полках пылились папки. Все стены завешаны плакатами с цитатами состоявшегося в феврале текущего, 1933 года в Москве Первого всесоюзного съезда колхозников-ударников. В воздухе густо витал запах сивухи и чего-то заманчиво-съестного.
Председатель колхоза, ради кого мы приехали, был на месте. Крупный, щедро-бородатый, в чистенькой вышитой рубахе, он встретил нас с распростертыми объятиями, только в ноги не падал.
– ОГПУ! Услышали меня в районе! Прислали защитничков-помощников! – рокотал он, суетливо приглашая нас рассаживаться. Толстые губы его расплывались в широкой улыбке, того и гляди треснут. Но я заметил, как в его глазах на миг плеснулась такая свирепая озлобленность, что мне даже жутковато стало от того, какие чувства распирают этого человека.
– И зачем же мы тут понадобились? – с усмешкой полюбопытствовал я.
– Так народишко бунтует! Настроения антисоветские растут, что сорняки на поле. На работу выходить отказываются. А сейчас сев. А с кого голову снимут? В тюрьму их! Человек десять. Я и списочек подготовил. А остальные попляшут у меня! Забегают!
