А что? Жалоб от больных не поступало.
Закрыть веки. За…крыть… за…крыть ве-ки. Не выходит. То есть, не сходятся. Больно. Живо представляется, что склеры растрескались, как земля в засуху. Только вместо земли творожистое белое… мясо? Из чего они, эти яблоки, которые не скушать?
Фу-у-уф, ещё раз… Вздохнуть толком невозможно. Из всей гаммы чувств – тухлый вкус во рту. Обезболивающее капает в вену, растекается по телу с медленными тяжёлыми мыслями. Мысли – единственное развлечение, единственный способ существования. Приходится заставлять себя думать о чём-то и с трудом избегать тем, навеянных красноречивыми знаками: стонами умирающего алкоголика, противным писком датчиков, нехорошим грязно-жёлтым светом ламп, подозрительной неподвижностью, разговорами циников-врачей. Мысли ждут возможности саботажа. Они отвратительны. Лежать неподвижно и думать о медленной смерти – безбожно и бесчеловечно. Заплакать было бы достижением, но не плачется. Наверное, воды не хватает. Сильное обезвоживание официальный симптом ожогов моей степени. Мне положено много пить. Точно знаю, какие-то капельницы мне вливаются нон-стоп, но, видимо, мало. Или дырочку расковыряли маленькую, жажда нарабатывается быстрее, чем насыщение.
Моргнуть. Хотя бы просто закрыть глаза и уже не смотреть никуда. Может начаться необратимое. Мыслить. Видеть. Если зрение пропадёт, уже нельзя будет знать, существуешь ли, жив ли ещё. Больше ничего не осталось.
– Не плачь,– требовательно велел голос,– всё поправится, всё будет хорошо. – Какая-то равнодушная уверенность, как будто голосу положено всегда и во всём быть уверенным. – Главное, что ты очнулась…
Это не мне. Мимо меня. Я официально в коме. У меня низкие показатели чего-то и высокие чего-то другого.
Счастливица и звезда нашей палаты известна под именем Дашенька. Неизвестно, подлинно ли имя. Мы с алкоголиком точно не опознаны. Алкаша предсказуемо зовут Алкашом или Хануриком. Никто не верит, что он выкарабкается, стараются думать в духе «туда и дорога». Меня зовут Искра с ударением на последний слог. Здесь следует воспринимать скорее как симпатию. Меня стереотипно жалко, поэтому обходят стороной, не приглядываясь без необходимости. Внешность моя едва ли симпатична, но я девчонка, как заявлено в карте – 16-20 лет. Вот меня и жалко. Не прошло и дня, чтобы кто-то не ляпнул, понизив голос до шуршащего шёпота – молодая совсем, ещё жить да жить!
Смерть – не самое страшное, что может случиться. Умри я, не приходя в сознание, не мучилась бы ожиданием смерти. Будем реалистами – мне уже не выздороветь. И какая это будет жизнь…
Ч-чёрт! Мерзкая мысль! Какая навязчивая, опять явилась! Стоит только сесть на этого конька и понесёт в заоблачные дали! Потустороннего мира, чтоб его! Об этом нельзя думать! Взять бы и заблокировать, как программу, или удалить…
Объект мелькнул на периферии. Фигура во всём белом и в зелёной маске самыми кончиками пальцев коснулась лба. Резиновое, неживое прикосновение. Пахнуло стерильными бинтами. На глаза упали капли, мешая обзору. Послевкусие не замедлило проступить, где его не требовалось – во рту. Моргнуть бы всё равно не мешало, но пока можно сделать передышку. Всегда что ли моргать было так тяжело? Здоровые визитёры вроде не перетруждаются.
Женщина в медицинском халате продолжила из сочувствия поглаживать неживой, чужой рукой лоб. Неприятно. Лучше бы перестала.
