– Драться! Мужик ты или не мужик?! Хватит сопли жевать, собирайся и лети туда! Ищи их и бери за глотку! Вот так! – хватал себя поперек горла приятель, багровея и страшно выкатывая глаза. – Они – тебя. Ты – их! Деньги‑то у тебя есть?
Деньги были. Собранные на выкуп.
– Прибудешь, сразу дуй в штаб федералов и найди кого‑нибудь из спецназа. Они ребята тертые, обязательно что‑нибудь присоветуют. Только водки побольше захвати…
Виктор купил два ящика водки и билет на поезд.
Лучше так, лучше хоть что‑то делать, чем ждать…
Водка пригодилась лучше денег, водка оказалась универсальной валютой на блокпостах, в штабах и комендатурах. Впрочем, деньги – тоже. Давать приходилось много и часто – за проход, проезд, информацию, ночлег…
Кому война, а кому мать родна… Всегда так было и будет впредь. Здесь, на войне, крутились очень приличные деньги – всяк зарабатывал как мог и где только мог. Для многих «горячие» командировки превратились в прибыльный, на чужой беде и крови, бизнес…
Отправляясь сюда, он почему‑то думал, что все ему будут сочувствовать. Как дома. Ничего подобного! У него интересовались, зачем он здесь, бесстрастно выслушивали его историю и молча кивали. Потому что удивить здесь кого‑нибудь подобными трагедиями было трудно. По Чечне, путаясь под ногами военных, шатается множество неприкаянных женщин и мужчин с ксерокопированными фотографиями разыскиваемых ими близких, исчезнувших еще в той, в первой, войне. Матери годами, переходя из части в часть, ищут пропавших без вести сыновей, сами попадают в руки боевиков, рано или поздно гибнут и перестают бродить. Но на их место приезжают другие. И каждый тащит с собой свое, которое кажется ему самым главным, горе…
Виктору очень быстро объяснили, что то, что случилось с ним, не исключение – не он первый и не ему быть последним. Что здесь действует целый конвейер работорговли, поставляющий из южно‑европейских регионов России, из Москвы и Поволжья «живой товар». В том числе под заказ. Что можно заказать себе крепкого, лет двадцати – двадцати пяти парня, а можно пятнадцатилетнюю, где‑нибудь под метр семьдесят девушку, светловолосую, с голубыми глазами. Первого – для тяжелых работ. Вторую – для утех. Или последующей перепродажи где‑нибудь в глубинке, где цены выше.
Покупатель и продавец били по рукам, и через пару дней в Ставрополье или Воронеже шустрые ребята кавказской или славянской внешности высматривали подходящий товар – того самого крепкого парня или голубоглазую девушку, которые знать не знали, что уже запроданы в рабство и себе не принадлежат.
Их выслеживали, подкарауливали где‑нибудь в укромном месте и, пригрозив пистолетом или тюкнув по темечку, грузили в переоборудованный для перевозки пленников «КамАЗ», где в кузове был сколочен из досок жилой отсек, со всех сторон обложенный каким‑нибудь легальным грузом – шифером, стекловатой, картошкой… И ехал себе «КамАЗ», в котором в деревянном, три на четыре ящике томились двое, или трое, или больше рабов, под присмотром вооруженного охранника. Машину останавливали гаишники и военные на блокпостах, проверяли накладные, заглядывали в фуру, видели шифер, вату или картошку и пропускали машину дальше.
Между первой и второй войнами такие «КамАЗы» десятками курсировали между Чечней и Россией, а местные УВД были завалены заявлениями о пропаже родственников.
– Что ты!.. Знаешь в этом деле какие «бабки» крутятся?! – рассказывал очередной, подвозивший случайного попутчика водитель. – Сумасшедшие «бабки»! Банк попробуй на деньги развести – за банк все менты на уши встанут, каждую машину обшмонают, а человека увезти – тьфу, у нас их как грязи, и все без охраны. А теперь прикинь, сколько родственники за свое дите выложат, если, к примеру, им его пальчики в конверте прислать. Чуешь?
