– Считаем до трех!
Раз!..
По машине ударила длинная пулеметная очередь, пули звонко щелкали по колесам и бортам, вырывая куски металла. Это было предупреждение. Последнее…
Тот, кто лежал с краю, возможно, сам того не осознавая, подчиняясь инстинкту самосохранения, сдвинулся к заднему бамперу. За ним потянулись другие.
– Оставь автомат! – потребовал сержант, цепко хватаясь за ствол.
В автомате еще было два или три патрона, и Сашка отдал его сержанту. Тот перехватил оружие одной рукой. И, привалившись к колесу, стал ждать. Он, видно, на что‑то решился. На что не смогли решиться другие.
Солдаты, испуганно оглядываясь по сторонам, втягивая в плечи головы и выставляя вперед руки с растопыренными в стороны пальцами, стали неловко выбираться из‑под машины. Они жались друг к другу, выстраиваясь спинами вдоль заднего борта.
Кусты зашевелились, и из них стали выходить боевики. Они шли открыто, широко ставя ноги, о чем‑то громко переговариваясь. Они не боялись, они были у себя дома. Они подошли совсем близко, когда вдруг, неожиданно для всех, из‑под машины простучала коротенькая, в два патрона, очередь. Одна‑единственная очередь!
Шедший первым боевик, споткнувшись и всплеснув руками, рухнул на землю, ломая своим телом кусты. И тут же разом застучали автоматы, вбивая под колесо пулю за пулей. Они ведь не знали, что в отстрелявшем последнюю очередь автомате патронов больше не осталось.
Еще живого, с перебитыми руками и ногами, с пулей в животе, сержанта выдернули из‑под машины. Он был еще жив лишь потому, что его голову и грудь прикрыло колесо.
Сержант валялся в пыли и крови, тяжело дыша и глядя по сторонам обезумевшим взглядом. Вокруг него столпились боевики, но ему было все равно. Есть моменты, когда смерть уже не страшит, когда человека уже невозможно запугать и заставить пойти против себя.
– Падлы, козлы вонючие!.. – с трудом, но от души ругался сержант. И эти слова были далеко не самыми обидными из тех, что он знал и произнес.
Кто‑то из боевиков пнул почти уже убитого сержанта по перебитой ноге, и он от боли потерял сознание. Но очнулся.
– Вы ишаки, и отцы ваши были ишаками, и дети будут… – прошептал он запекшимися губами, глядя снизу вверх на своих убийц. Ему уже можно было говорить все, что угодно, ему уже все было по барабану. И все.
– Кто хочет его прикончить? – спросили боевики, обращаясь к солдатам‑срочникам. – Кто его убьет, того мы не тронем.
Солдаты молча пялились себе под ноги. Еще совсем недавно они убили бы его с превеликим удовольствием. Тогда, когда он гонял их под дождем за дровами и в столовку за продуктами, когда измывался и бил кулаком по лицу… Они бы его!.. Теперь возможность представилась!
– Ты? – спросил он крайнего.
Но тот, не поднимая глаз, испуганно затряс головой.
– Ты?..
– Ты?..
Больно ткнул пальцем в грудь Сашке:
– Ты!..
Сашка не знал, как это получилось, как вышло так, что он сделал шаг вперед. Наверное, сидящие в нас инстинкты сильнее нас. Он сделал шаг, и ему сунули в руку пистолет, уперев в затылок дуло автомата.
Он стоял над истекающим кровью сержантом, уставя в него ствол.
– Я знал… я знал, что ты гнида! – сказал, болезненно кривясь, сержант. – Надо было тебя еще тогда урыть!
– Давай, стреляй, стреляй! – торопили его боевики, подталкивая в спину.
Но он не чувствовал толчков, он чувствовал лишь жесткий ствол автомата, который сверлил его затылок. И который мог в любую секунду выстрелить. Который обязательно выстрелит, если не выстрелит он! И все, и его не станет!..
