Три часа между рейсами (сборник) - страница 10



Взгляду
услада,
Сердцу
отрада…[22]

– Эта песня – как раз о тебе, – сказал он с чувством.

– Что? Это я-то взгляду услада и так далее? Тебе следовало сказать это мне пятнадцать лет назад. А сейчас у меня под началом целая клиника… Я по-прежнему женщина, – добавила она после паузы, – но уже не та женщина, которую ты знал когда-то. Теперь я совсем другая.

Взгляду услада… —

гнул свое оркестр.

– Да, я могла услаждать взгляды, когда была никем и даже не умела правильно выражаться…

– Я никогда не думал…

– Только не начинай снова. Лучше послушаем, что они играют.

– Песня так и называется: «Взгляду услада».

– А кто автор?

– Его зовут Джером Керн.

– А с ним ты встречался, когда в последний раз ездил в Европу? Он твой приятель?

– Никогда его не видел. С чего ты взяла, будто я должен знать всю эту звездную братию? Я всего-навсего врач. Я не музыкант.

Она помолчала, размышляя: откуда в ней эта горечь?

– Должно быть, все потому, что я за эти годы не встречала никаких знаменитостей, – сказала она наконец. – Впрочем, однажды я видела самого доктора Келли[23], но только издалека. Я стала такой, какая есть, просто потому, что хорошо делаю свое дело.

– А я стал таким, потому что…

– Для меня ты всегда будешь лучше всех. Как, ты сказал, звали этого автора?

– Керн. И я не говорил «звали». Я сказал «зовут».

– Ты всегда любил меня поправлять. А теперь мы оба располнели – средний возраст, ничего не попишешь. Не так уж много радостей выпало на нашу долю.

– В том не моя вина.

– В этом нет ничьей вины вообще. Просто так уж вышло. Давай потанцуем. Красивая мелодия. Как, ты сказал, звали того автора?

– Керн.

Откуда знаю я,
Что любовь верна…[24]

– Однако у нас было все это, верно? – спросила она. – Были все эти люди – и Йоманс, и Берлин, и Керн. Им, наверно, пришлось наизнанку вывернуться, чтобы написать такие песни. А мы эти песни слушали вместе с тобой.

– Боже, но ведь этого так мало… – начал он, но она его прервала:

– Давай не будем зря мусолить эту тему. Ведь это наше с тобой достояние. Это все, что мы узнали о жизни. И у этих людей были имена – ты знал их имена.

– Их имена…

– Ты хоть с кем-нибудь из них познакомился за все годы, что провел в Европе?

– Ни разу не видел никого из них.

– Вот и я никогда их не увижу.

Она задумалась, представляя себе широкие просторы той жизни, какая могла бы быть у них вдвоем. Она могла бы стать женой этого человека, родить ему детей и, если нужно, умереть ради него… А вместо этого она в одиночку выкарабкивалась из унизительной нищеты, получала образование, делала карьеру, стремилась вперед – навстречу одинокой старости. И сейчас ей уже не было дела до этого мужчины, так и не ставшего ее мужем. Но ей очень хотелось знать, как жили все эти композиторы – Йоманс, Берлин, Керн, – и она думала, что, если их жены вдруг попадут к ней в клинику, она сделает все возможное для того, чтобы они чувствовали себя счастливыми.

Муравьи в Принстоне[25]

Сейчас, по прошествии достаточно большого промежутка времени, я считаю возможным наконец-то поведать миру историю, мало кому известную доподлинно и за эти годы обросшую массой дичайших домыслов и предположений. Будучи выпускником Принстона и состоя в дружеских отношениях с некоторыми должностными лицами университета, ваш покорный слуга владеет самой точной информацией о тех событиях, начавшихся с достопамятного собрания преподавательского состава и едва не завершившихся трагедией во время футбольного матча между двумя университетскими командами.