– У вас все в порядке? Что-нибудь нужно? – спросил он уже в который раз.
Одна из дамочек что-то ему прошептала, тогда он повернулся к лейтенантику – тому, что клеился к Нелл, – и приказал ему идти обратно в свой вагон. А второй остался с нами, но он был не так чтобы уж сильно пьян – просто погано себя чувствовал.
– Да уж, веселая компашка собралась, – сказал он. – Ладно еще, что с этими лампами ничего толком не разглядишь. Такое чувство, будто у каждой из вас только что отдал концы лучший друг.
– А вдруг так оно и есть, ты почем знаешь? – быстро откликнулась Нелл. – Интересно, как бы ты смотрелся, если б катил на перекладных от самой Филадельфии и потом угодил в этот клоповник на колесах.
– Я качусь от самой «семидневной заварухи»[11], сестренка, – сказал он. – И видок имел бы всяко поприятнее, если б не лишился глаза при Гейнс-Милл[12].
Только тут мы заметили, что у него нет одного глаза. Прежде он его все время как бы прищуривал – в полутьме поди разберись. А вскоре он ушел, сказав, что постарается добыть нам воды или кофе – пить хотелось прямо жуть!
Вагон трясся и раскачивался так, что голова шла кругом. Кого-то из девчонок мутило, кто-то прикорнул на плече соседки.
– Ну где же эта армия? – ругалась Нелл. – В Мексику их занесло, что ли?
Я к тому времени уже клевала носом и ничего ей не ответила.
Проснулась я от сильного грома, поезд снова стоял.
– Гроза начинается, – сказала я.
– Гроза, как же! – фыркнула Нелл. – Это пушки гремят, у них тут бой!
– Ох! – И я совсем очнулась. – Знаешь, с такими делами мне уже все равно, кто из них победит.
Гром как будто приближался, но из окошек ничего не было видно – такая стояла мгла.
А где-то через полчаса появляется в вагоне незнакомый офицер, и вид у него самый неважнецкий, будто сию минуту из постели выпрыгнул: мундир расстегнут, и брюки без подтяжек сползают, так что он их рукой должен придерживать.
– Ну-ка, дамочки, на выход! – командует он. – Вагон нужен для раненых.
– Еще чего!
– Мы оплатили свой проезд, разве нет?
А он:
– У нас не хватает места для раненых, все другие вагоны уже заполнены.
– Нам-то что за дело? Мы сюда не воевать приехали!
– Воевать не воевать – но сейчас вы в самом адском пекле!
Я порядком струхнула, скажу честно. Я подумала, что нас могут захватить мятежники и посадить в одну из своих кошмарных тюрем, о которых столько рассказывали, – там людей морят голодом, а за корку хлеба ты должен целыми днями распевать «Дикси»[13] и целоваться с негритосами.
– Пошевеливайтесь! – кричит он.
Вдруг появляется еще один офицер, поприличнее с виду.
– Оставайтесь на местах, дамочки, – говорит он и поворачивается к расхристанному. – Вы что, хотите их высадить и бросить прямо на обочине? Если корпус Седжвика и вправду разбит, как о том говорят, противник двинется прямо сюда!
Тут кто-то из девчонок зарыдал в голос.
– Как-никак, эти женщины северянки, – добавил более приличный офицер.
– Да они же обыкновенные… – начал другой.
– Хватит спорить! Ступайте к своим солдатам! За транспорт отвечаю я – и я доставлю их обратно в Вашингтон этим же поездом.
Я думала, они сейчас подерутся, но оба просто вышли из вагона. А мы остались сидеть и гадать, что с нами будет дальше.
А вот что было дальше, я помню уже смутно. Пушки гремели то тут, то там, а ружейная пальба шла так и вовсе рядом. Одну девчонку на другом конце вагона чуть не убило пулей, которая угодила в самую середину окошка, и оно раскололось, но не так, как если бы стукнуть по стеклу чем тяжелым, а скорее как колется лед зимой на пруду – дырочка, и от нее трещины паутинкой, ну да сами знаете. Я слышала, как у нас под окнами проскакало много лошадей, но видеть по-прежнему ничего не видела.
