Три дня до Нового года - страница 6

Надежда вспомнила, как кропотливо ночами шила снаряжение. Проблема со швейной машинкой (где ее найдешь в общежитии?) была решена благодаря одногруппнице Татьяне. Она была на несколько лет старше Надежды и жила вместе с заядлым путешественником Волобуем, который и вовлек ее в туризм. Снимали часть дома, объеденного крысами. Волобуй считался туристом «широкого профиля». Он преподавал в школе инструкторов по туризму, где было три направления: горный, велосипедный и водный туризм, и часто водил группы по различным маршрутам. Его как большого мастера своего дела знали в Москве, Ленинграде и других городах, и Татьяна иногда неделями не видела своего возлюбленного. Во время его отсутствия Надежда могла спокойно заниматься пошивом походного инвентаря на старенькой, «музыкальной», машинке Татьяны, издававшей прощальные вздохи. Спать ложились при включенном ночнике далеко за полночь. Татьяна рассыпала вокруг дивана осколки бутылок, рядом клала швабру. Дом был стар и шаток, и приближение грызущих тварей слышалось издалека. И вот, когда они подходили совсем близко и звуки их коготков отчетливо раздавались над головами, Татьяна вставала и начинала отбивать ударами швабры нападки непрошеных гостей. Недовольные, озлобленные морды скрывались в отверстии потолка, дом утихал, но через какое-то время все начиналось вновь.

Пошив снаряжения для такой неопытной швеи, как Надежда, таил в себе определенные сложности. Толщина и качество тканей были совершенно разными, поэтому приходилось всякий раз перенастраивать машинку. Ей все время казалось, что инструмент вот-вот «сдохнет», но ее хозяйка – профессиональная швея – могла вдохнуть новую жизнь в это древнее сокровище, «уговорить» механическую помощницу на дальнейшие свершения.

Большие сложности представлял пошив костюма. Ткань рассыпалась, и приходилось обметывать края вручную, чем девушка и занималась по ночам у себя в общежитии, напрягая слабое зрение. Вручную она сшивала и стыки швов, изрядно исколов пальцы, так что иногда от боли слезы наворачивались на глаза.

Особенные воспоминания связаны с пошивом «юбки». Надежда помнит, как она в первый раз взяла в руки материал. Ей никогда не приходилось что-то шить из детской клеенки, казалось, ее невозможно пробить. Но шитье само по себе выходило делом несложным, намного труднее было вырезать заготовку. Надежда помнит, как нежно и трепетно, словно дитя, разглаживала клеенку, как крутила выкройки, приноравливаясь, чтобы более экономно скроить, чтобы материала хватило на двоих – ее и Пашку, да еще осталось на мешки. В глазах стоял он: его рыжеватые усы, длинные бакенбарды.

Почему-то другим девчонкам Пашка не очень нравился – молчаливый, угловатый, конопатый. А Надежде в нем все приглянулось: и скромность, и беззащитность, хотелось оградить его, как мать ограждает своего ребенка, от неприятностей. Его рыжина напоминала родное пшеничное поле, колосящуюся рожь, бескрайние просторы, где сколько угодно можно беспрепятственно летать в мыслях, задыхаясь от счастья.

Она долго вымеривала будущую «юбку», и вот выкройка легла так, что одна ее половина оказалась в одной плоскости с другой, пашкиной. И в этом чувствовался тайный знак, как будто кто-то свыше объединил их судьбы. Надежда взяла большие портняжные ножницы Татьяны и принялась резать клеенку. Та вдруг начала «морщиться», собираться в волну, не даваясь ножням, как живое существо. Этот момент она потом не раз вспоминала в больнице – как резала детскую клеенку, резала как по-живому. И возможно, если бы не взялась шить эту злосчастную «юбку» Пашке, и не была бы с ним, но в то же время и не случилось столько горя, от которого по ночам рыдала в потные подушки. Надежда часто думала, кто для нее главнее – муж или ребенок, и почему-то ни разу не останавливалась на муже, избирая для себя дитя. В ней за это трагическое время, проведенное в больницах, будто что-то оборвалось, вычленилось что-то женское. Вместе с ребенком умерла в ней женщина. И возможно, именно поэтому она не может забеременеть, не способна вновь зачать.