На следующее утро я встаю в шесть – нервная, не выспавшаяся и без педикюра. Успеваю получить посадочные талоны на сайте авиакомпании и послать их Киссе по почте вместе с бронью хостела на случай проявления особой любознательности финскими пограничниками. И думаю о том, что лет пятнадцать назад весь этот рассказ с покупкой билетов ночью, не выходя из дома, выглядел бы научно-фантастическим.
Сажусь в автобус на площади Искусств, удобно устроившись на трех местах. Скучать, в общем-то, не приходится, потому что меня тянет в сон. Я пытаюсь успокоиться и подремать, но мне это удается, только когда я получаю смс о том, что кисы сели в автобус.
В Хельсинки я приезжаю около четырех. Закидываю рюкзак в камеру хранения и принимаю твердое решение перестать психовать, расслабиться и наслаждаться жизнью, несмотря ни на что. Впрочем, это оказывается несложно, потому что светит солнышко, тепло, и я опять вылезла в заботливо прорубленное Петром окно и могу на время забыть о домашних проблемах. (Вот только мне, как и Алисе у Высоцкого, страсть как интересно знать, почему он не прорубил дверь!)
Старый знакомый Хельсинки моментально обволакивает толпой – неспешной, не слишком тесной, расслабленной, многоязыкой. Наевшись до отвала салатом в «Фацере» и купив коробочку конфет с котятами на крышке – для кис, отправляюсь на Эспланаду. Город ведь только на первый взгляд кажется серым и замкнутым в себе. На самом деле в нем вполне уютно. Может быть, потому, что он чем-то похож на Петербург, только проще и мягче, без утонченного психологизма и аристократических изысков.
А ведь очень даже неплохо, что я тут пока без кис! Потому что, хоть я и была в Хельсинки много раз, но в одиночестве – впервые. И это, оказывается, настоящий кайф! Могу идти куда захочу, останавливаться где угодно… Мне всегда хотелось просто посидеть на Эспланаде, наблюдая людей. И вот они тут, как всегда… А где им еще быть в такую погоду? Сидят на газонах и на скамейках, которые расставлены вдоль всего бульвара на расстоянии метра-двух друг от друга. Пожилые супруги неторопливо, с наслаждением лижут мороженое. Мимо проходит старичок в голубых шортиках, синем пиджаке и шляпе с полями. Парень в костюме индейца строго невозмутим. Большая арабская семья вполне вписывается в этот поток и не кажется инородной…
Продавец вафель, в шортах и сомбреро, не знает, как зазвать покупателей: почему-то вафли с бананами и земляникой никого не привлекают. Он печет их на сковородке прямо тут же, на виду у прохожих, и уже не просто зазывно выкрикивает, а поет и приплясывает, размахивая металлической штукой вроде шампура, с помощью которой он их скручивает…. Песня зажигательная и кончается залихватским «ням-ням-ням», но помогает плохо. Стоящий со своей тележкой рядом с ним продавец-азиат, торгующий хот-догами, молчаливо фаталистичен и отдается медитации. Но его изделия иногда покупают.
На скамейку напротив моей садятся две дамы, одна из них – весьма преклонного возраста. Расстилают салфетку, достают бутылку вина, стаканчики, коробку пирожных. А на эстраде напротив знаменитого стеклянного ресторана «Каппели» начинается концерт этнической музыки. Выступает группа из пяти человек: трое финнов и двое иранцев. Знойные восточные напевы льются по Эспланаде и завораживают северную публику, которая под конец начинает приплясывать в этническом стиле неясного этноса. Солнце медленно садится, вспыхивая в неправдоподобно рыжих волосах финской скрипачки, сочиняющей песни на фарси. Звонит Кисса – они скоро приедут. Тихо бреду в магазин за бутылочкой «Старого Таллинна»: после таких передряг без этого не обойтись.
