– Давайте выпьем за победу, – примирительно предложил Вернер.
Он всегда старался показать, что тяготится умными разговорами, и сам таковых никогда в компаниях не затевал. Гауптман уже прослыл в гарнизоне хорошим и добрым парнем. У него всегда водились деньги для угощения приятелей, все считали Вернера истинным немцем, умеющим крепко выпить с друзьями и быть на своем месте в любой компании.
С обер-лейтенантом Фридрихом фон Герлахом гауптман познакомился еще в Берлине, на одной из вечеринок перед отъездом в Восточную Пруссию. Вернер фон Шлиден оказался с Фридрихом рядом за столом, потом они вместе курили, угощая друг друга сигаретами, и договорились встретиться еще раз.
Но следующая встреча произошла уже в Кёнигсберге.
Фон Герлах был потомком одного из великих магистров Тевтонского ордена, аристократом чистейших кровей. Об этом Вернер разузнал уже после первой встречи. И фон Шлидена удивили пессимизм и критические замечания молодого офицера, вернувшегося в Кёнигсберг после ранения на Западном фронте и оставленного теперь при штабе.
Вернера заинтересовал этот человек. Обер-лейтенант, не стесняясь присутствующих, ронял такие реплики, что Вернеру становилось не по себе. В данном случае гауптман не мог опасаться провокации: эту возможность он для себя уже проверил, но его кредо – держаться подальше от политики – исключало всякую ответную реакцию, и фон Шлиден попросту отмалчивался или переводил разговор в другую плоскость.
И тем не менее Герлах тянулся к Вернеру, старался бывать с ним вместе, и Вернер стал всерьез присматриваться к своему новому приятелю. По крайней мере, он представлял для фон Шлидена интерес уже возможностью психологического анализа по отношению верхушки германской элиты к режиму.
– Великий Ницше говорил, что нет более ядовитой отравы, чем учение о равенстве, – продолжал философствовать комендант форта. – Проповедуя справедливость, учение о равенстве на самом деле стремится к гибели справедливости. Равное – равным, неравным – неравное! Вот что говорит истинная справедливость! Отсюда следует, что низкое нельзя сравнивать с высоким. И действительно… Что может быть общего между мной и каким-то поляком или русским? Я не говорю уже о паршивых евреях. Белокурая бестия – и только он – должен владычествовать над миром.
– А ты рыжий, Генрих, и плешивый, – сказал майор Баденхуб и насмешливо хрюкнул. – И за что тебя женщины любят – не пойму.
Это были его первые слова за весь вечер.
Махт хотел было обидеться, но потом счел за лучшее обратить все в шутку.
– Возраст, милый Отто, возраст. Двадцать лет назад я был совсем не такой. А женщины любят мужчин вовсе не за обилие волос на голове.
– А я не знал, Генрих, что вы специалист в области философии, – сказал фон Шлиден.
«Рыжая свинья», – подумал он.
– Меня выгнали с третьего курса философского факультета. Я учился в Гейдельберге и проломил голову пивной кружкой одному чересчур умному еврейчику. Тогда это считалось преступлением.
– Вас зовут, гауптман, – буркнул майор Баденхуб и глазами показал Вернеру на банкетный стол, за которым сидели эсэсовцы.
Фон Шлиден повернулся и увидел пристально смотревшего на него оберштурмбаннфюрера Вильгельма Хорста. Хорст заметил, что Вернер увидел его, и сделал знак рукой, приглашая к столу.
– Извините, друзья, – сказал Вернер, – я отлучусь на минутку.
Когда он подошел к столу, за которым сидел Хорст, все сидевшие офицеры замолчали и выжидающе посмотрели на оберштурмбаннфюрера, возглавляющего, судя по всему, эту компанию.
