– Вот для этого точно рано, разве ты так не считаешь?
– Ну, у каждого своё понятие времени, – пройдя к бару и наливая себе щедрую порцию виски, отвечаю я, но в реальности дело тут совсем не в часах и не в минутах. Просто после ночи кутежа и загула алкоголь – это, вероятно, единственное, что сможет помочь мне пережить похмелье, унять физическую боль в висках и, если повезёт, смягчить ещё и душевную травму. Хотя на последнее после месяца применения специфических лекарств я уже особо и не рассчитываю, но, тем не менее, только они и поддерживают меня на относительном плаву. В этом смысле ночь никоим образом от дня не отличается. Кардинальная суть вся та же. Отключиться и забыться. Даже временно это за счастье.
– А как же спортивный режим?
– Да бросьте это, тренер. Как вы прекрасно знаете о том, что я выбыл, так и я отлично понимаю настоящую цель, с какой ты здесь находишься, папа, – формально он мне не отец, но именно им он и является для… для… для Оливии, а ещё до того, как на непродолжительное время стать моим тестем, он был нашим с парнями наставником, но из своего первого клуба, с которым мне случалось неоднократно возглавлять баскетбольное первенство страны, я ушёл неожиданно и внезапно для всех, перебравшись в Нью-Йорк, но не только не достиг там большого успеха и не снискал особой популярности, признания и любви у местных фанатов, но ещё и развёлся в придачу ко всему. – Давайте уже начистоту.
– Что у вас двоих произошло?
– А ты что, не читал прессу? Она же лучше всех обо всём осведомлена. Кажется, только ленивый не использовал словосочетание «не сошлись характерами».
– Дерек.
– А почему бы тебе не спросить об этом свою жену или.... – что бы ты ни думал, фильтруй свои мысли и речь, придерживай язык и не смей называть его дочку дрянью, – дочь? – я делаю обжигающий горло приличный глоток, вытесняющий всё, кроме ощущения жжения, спускающегося вниз по пищеводу, и теперь я вроде бы готов. Готов услышать любой вопрос, какой только будет задан, ответить на него максимально ровно, сдержанно, спокойно и бесчувственно и подойти ко всему стоически и с видимым безразличием.
– Думаешь, я не спрашивал? Спрашивал. Десятки раз. Но, хотя Мэриан всё ещё в Нью-Йорке, с ней, она ничего мне не говорит. Меня словно отстранили.
– Что ж, тогда это, должно быть, наследственное, – горько усмехаюсь я, оставляя стакан у телевизора, и, чтобы хоть чем-то себя занять, подойдя к дивану, начинаю собирать с него подушку и простынь, а потом убираю их в выдвижной отсек для хранения.
– В каком это смысле?
– В том, что мне это прекрасно знакомо. Не переживай, ты не первый, кого в этой семье не пожелали поставить в известность. Хотя, о чём это я? Я уже не её часть.
– И как мне следует это понимать?
– Тебе совсем ничего не сказали?
– Что именно?
Ну просто браво. Это надо же. Нет, я знаю, что они никогда не были сильно близки, но это… Ну, она точно самая последняя дрянь. Поставить меня в такое положение… Впрочем, даже не будь он мне бывшим тренером и тестем, я никого не обязан щадить и прикрывать. Думала поступить милосердно и сберечь отцовское сердце от стопроцентного потрясения? Что ж, в таком случае было бы правильнее и честнее рассказать всё самой, а не хранить молчание ещё целый месяц после моего возвращения в Лос-Анджелес в глупом ожидании непонятно чего. Не нашлось храбрости и моральных сил, даже когда всё уже приобрело законный характер? Ну тогда получай.
