Я пытаюсь прервать этот концерт самодеятельности. Меня спасает самолет. Тр-р-р. Сухой, металлический звук. Резкий рывок – и самолет слегка встряхивает.
– О Боже, что это? – синьора наваливается на мою правую, единственную свободную руку.
– Это шасси, не волнуйтесь.
– Да как же не волноваться! Это они так шумят? Такое впечатление, что они отвалились.
Невдалеке стюардесса и другие члены экипажа садятся на свободные места и на какие-то странные боковые сидения рядом с выходом. Я ищу глазами Еву, нахожу ее, но она больше не смотрит в мою сторону. Синьора пытается отвлечься самостоятельно. Ей это удается. Она отпускает мою руку в обмен на последний вопрос.
– Почему у вас все закончилось?
– Потому что Баби нашла другого.
– Да как же так? Она же была вашей девушкой? После всего, что вы мне рассказали?
Похоже она получает удовольствие, вставляя мне в рану палец. Приземление отошло на задний план. Дама забрасывает меня вопросами до последнего момента и даже в запальчивости переходит на «ты». И заходит еще дальше.
– С тех пор, как вы расстались, ты занимался любовью с какой-нибудь другой женщиной? – И новая пикирующая бомбардировка: – Вы бы смогли начать сначала?
Я пережидаю этот шквальный огонь.
– А простить ты мог бы? Ты об этом говорил с кем-нибудь?
То ли от пива, то ли от ее настойчивых вопросов у меня закружилась голова. А может, это от любви, которую мне никак не забыть. Я уже ничего не понимаю. Слышу только барабанную дробь мотора и характерный звук турбины перед заходом на посадку. А-а! У меня идея, я знаю, как спастись от этого допроса…
– Смотрите, огни посадочной полосы. Мы, похоже, не успеем приземлиться, – говорю я со смехом, снова чувствуя себя хозяином положения.
– О Боже, правда, вот они…
Она в ужасе прилипает к иллюминатору: смотрит на самолет и крылья: они почти касаются земли и неуверенно дрожат. Легким движением старой пантеры она хватает на лету мою правую руку. Снова смотрит в иллюминатор. В следующий миг она вжимается затылком в подголовник и изо всех сил упирается ступнями в пол, будто хочет сама затормозить ногами. В мою руку вонзаются ее ногти.
Мягкий рывок, самолет касается земли. Турбины сразу же начинают вращаться в противоположном направлении, громадная стальная масса дрожит всеми своими креслами, кресло моей соседки – не исключение. Та держится до конца. Крепко зажмурившись, она вцепилась в мою руку и дрожит.
Командир корабля объявляет, что мы приземлились в римском аэропорту Фьюмичино.
– Температура за бортом…
В задних рядах сделали скромную попытку поаплодировать, но сразу затихли: этот обычай постепенно уходит в прошлое.
– Ну вот, все прошло нормально.
Синьора облегченно вздыхает:
– Слава Богу!
– Может быть, еще увидимся.
– Да, мне было очень приятно поговорить с тобой. А все, что ты мне рассказывал, – это правда?
– Это такая же правда, как и то, что вы чуть не оторвали мне руку.
Я показываю ей правую руку и следы от ногтей.
– Ой, простите меня.
– Да ничего.
– Покажите-ка.
– Да нет, серьезно, ничего страшного.
В салоне один за другим начинают звонить мобильники. Пассажиры улыбаются и принимают умиротворенный вид, как это обычно бывает после посадки. Многие открывают верхние полки и вынимают пакеты с подарками из Америки: более или менее бесполезными вещами; потом выстраиваются в проходе, надеясь выйти побыстрее. После стольких часов неподвижности, когда, сидя в своих креслах, ничего не остается, как подводить итоги прожитых лет, можно снова вернуться к суетливой жизни, когда некогда думать, когда принимаются неправильные решения, – вернуться к последнему рывку перед финишем.
