Первая неделя после прибытия новобранцев целиком ушла на то, чтобы ознакомиться с порядками и правилами армейской службы, части, подразделения. Молодые солдаты учились правильно ходить, стоять, строиться, надевать и укладывать форму, подшиваться, рапортовать и ещё многим азам службы. То был самый чувствительный для многих период, когда всё яркое и эмоциональное из гражданской жизни становится воспоминанием, а действительностью оказывается скупая и строгая военная обстановка, где кровати заправлены у всех одинаково и на каждой двери вывешена красная табличка. В это время напрочь забываются имена окружающих и даже собственное, остаются только звания и фамилии, обыкновенная речь превращается в сухую служебную, вгоняется в рамки устава, всё поведение и даже мышление новобранцев меняется, становится сдержанным и более взвешенным.
С самых первых минут появления молодых солдат в ковровском полку офицеры, сержанты, все окружающие и даже сама обстановка внушали новобранцам некоторую важную мысль: не позволяется ни под каким предлогом сомневаться в престиже и разумности командиров, перечить им и не выполнять их требования. В определённый момент командир батальона капитан Молотов – здоровенный двухметровый детина – даже заявил, что все непослушные бойцы будут наказаны по дисциплинарному уставу. В его грубой речи промелькнули слова «дисбат», «губа» и прочие, порой пугающие своим смыслом и бывалых вояк, а ничего не знающих о военной службе новобранцев повергшие в истинный ужас. Построенных для знакомства в первый день сержантов представляли молодым бойцам как ближайших наставников на последующие четыре месяца, все их приказы и команды должны были соблюдаться неукоснительно, перечить им нельзя было ни при каких обстоятельствах, а неподчинение грозило самыми крайними мерами. Обращаться к сержантам, несмотря на их юный возраст, следовало на «вы», с приставкой воинского звания, и никак иначе. Любая их команда, какой бы безрассудной она ни была, должна была исполняться мгновенно и с полной отдачей. Всё это многократно разъяснялось и повторялось в течение нескольких недель, подобный уклад поддерживался строжайшим образом контролем офицеров, так очень скоро эти правила устоялись в головах молодых людей как справедливые и единственно верные.
В первую неделю службы пришло и самое скверное ощущение, которое, к тому же, не покидало новоприбывших ещё долго – полного отсутствия свободы. У молодых солдат её вовсе не было, каждый делал лишь то, что ему приказывали: ходил, стоял, слушал, спал, ел. Запрещалось самостоятельно выходить за дверь казармы, а тем более за забор, за территорию полка. Даже в туалет солдаты ходили, когда им давали разрешение. Так называемый свободный час с восьми до девяти вечера довольно редко действительно оказывался свободным, да и он уходил на подготовку к следующему дню. Всё остальное время курсантов чем-либо занимали: они выполняли то одно, то другое, с самого подъёма и до отбоя, а все окружающие их начальники как будто сговаривались не давать им ни минуты покоя. Иногда, после очередного утомительного дня ложась в кровать, Гуреев заводил уже привычную речь:
– Я вот смотрю на эти ограждения, забор в колонии, и думаю, что мы не слишком то отличаемся от этих заключенных, а может, они и посвободнее будут. Только вот называют по-разному. Мы тут вроде военнослужащие, Родине служим, едим, спим, ходим туда-сюда, а они всё точно так же, только они зеки, и наказание отбывают. Кроме этого и различий мало.
