Вспоминается еще, как у нас цыплята были. Весной у взрослых начинались разговоры, что какая-то курица исчезла, потом ее находили, а она сама уже сидела на утаенных яйцах и цыплят высиживала. Из яиц в положенный срок вылуплялись желтые цыплята. Некоторые яйца были уже проклюнутые, с трещинами, их клали на печку в валенок и наблюдали, когда цыпленок вылупится. Сначала их кормили пшенной кашей, потом вместе с матерью выпускали на улицу. Тут моя задача была защищать их от кошек. Вот как-то стою я на лаве, ловлю головастиков, чтобы сделать для своей куклы аквариум. Вдруг слышу, курица кудахчет прямо не своим голосом. Смотрю, а через картофельные гряды несется кошка огромными прыжками прямо к нашим цыплятам. Я тоже бросилась к цыплятам и успела быстрее кошки.
Летом курам было раздолье. Они нежились на солнце, чистили свои перышки, по шею зарываясь в нежную пыль, искали и клевали какую-то нужную для их здоровья травку. А зимой несушек и петуха отправляли в подполье. Подполье было низкое, родители могли там пройти только согнувшись в «три погибели», поэтому меня иногда посылали отнести курам еды, воды и проверить, снесли ли они яйца. Яички были теплые, с приставшими пушинками. Мне было жаль кур, что они сидели в темноте с маленьким окошечком. Родители говорили, что у кур бывает куриная слепота, тогда мне становилось их совсем жалко до слез.
А на следующий год, когда очередная курица села высиживать цыплят, мама подкатила под нее гусиные и утиные яйца. Так у нас завелись еще гуси и утки. Я должна была вечером загонять их в сарай. Куры спать ложились рано, лишь солнышко начинало садиться, они со своим петухом забирались в сарай и рассаживались на жердочки спать. Гуси, как только я их звала «теги-теги», послушно и важно шли за своим гусаком в сарай, там усаживались на солому, тихо гоготали, будто обменивались впечатлениями о прошедшем дне, зарывали свои клювы в перья и успокаивались. А вот утки были глупые совершенно. Они никак не хотели выходить из речки, несмотря на мои призывы «ути-ути». Я бегаю вдоль речки, хлопаю в ладоши, прямо плачу, а они стайкой от меня уплывают то в одну, то в другую сторону, и так до темноты, пока взрослые не придут. Осенью уток и гусей забивали, а пух щипали на подушки. Мне этих уток совсем не было жалко.
В начале зимы папа покупал в одной из соседних деревень барана на мясо. Помню, на кухне стол выдвигали на середину, на столе лежит туша барана, папа его разделывает. Я стою, смотрю – мне все интересно. Папа говорит: «Вот – сердце, вот – почки, вот – печень» и бросает в миску; «А вот – кишки» – бросает в таз.
Конечно, главным блюдом на столе был чугунок из печки с горячей вареной картошкой. Мама открывает на кухне люк в подполье, спускается по маленькой лесенке и подает мне оттуда миску с квашеной капустой, солеными огурцами, а другую миску – с солеными грибами. От чудесного запаха укропа и чеснока слюнки текут!
А в один год папа купил поросенка. Маленький, розовый, с длинными белыми ресницами и хвостиком крючком поросенок даже не умел хрюкать, а только визжал, когда хотел есть. Сначала его попоили молоком, а потом стали поить обратом (это когда с молока сливки снимут). Так вот иногда, когда родителям уж совсем было некогда, за обратом на молокозавод ходила я. Помню один такой поход. Иду, в одной руке ведро, за другую руку сестренка держится. Завод был на окраине села, куда с колхозных ферм свозили молоко для переработки. Завод выпускал сметану, сливки, творог, масло. Все отправлялось в город. В сельском магазине этого мы никогда не видели.
