ЦВЕТКОВЫ
У моих родителей не было хозяйства. Молоко мы брали у Цветковых. Помню, у меня в руках эмалированный чайник, коричневатый с белыми крапинками, крышка от чайника привязана веревочкой к ручке, чтоб не потерялась, я бегу к Цветковым за молоком, крышка бьется о чайник и звенит, а мама смотрит из окна мне вслед. Старики Цветковы жили в большом деревянном доме, построенном еще до революции. Дом стоял слева, прямо за мостом через Секерку. У них в доме было три комнаты, кухня и большая русская печь. В одну из комнат они пускали квартирантов, в другой жила их единственная дочь Зина, которая вышла замуж за судью Мельникова. Дед работал конюхом, лошадь стояла у них на дворе. В общем, жили они на фоне общей послевоенной бедности зажиточно, как у нас говорили, «справно». Мне нравилось приходить к ним и все рассматривать: стены кухни были оклеены какими-то интересными и неизвестными мне картинками. Но особенно мне нравился мешочек, в котором, я знала, лежали кости-лодыжки.
Помню, я ждала, потом приходила бабка с подойником, полным душистого молока. Она ставила перед собой глиняные кринки и стеклянные банки, покрывала их чистой марлечкой и лила в них молоко из подойника. Процедив молоко, она наливала в мой чайник два литра. Иногда остатки молока она сливала в большой алюминиевый бидон, плотно закрывала крышку и передавала деду, который тряс его, как ребенка. Оказывается, так он сбивал масло.
МАМА БОЛЕЕТ
Сестре не было еще и года, как мама заболела тяжелейшим воспалением легких. Антибиотиков тогда не было. Помню, мама лежит на кровати в спальне, пришла медсестра ставить банки: зажгла лучину, сунула в банку, а потом быстро поставила на мамину спину. Кожа втягивается в банку и темнеет. Мне страшно за маму, хочется плакать. Потом мама лежит на спине, голова высоко на подушках, к ней приходят с работы с чековой книжкой, просят подписать, потому что кому-то зарплату надо выдавать.
Сестренка плачет, а у мамы от болезни молоко испортилось. Галю надо было отнимать от маминой груди. Мама держит сестру на руках, а няня вперевалочку идет к печке, берет сажу и смазывает маме грудь. Но Галя все равно хочет есть. Тогда няня берет жесткую одежную щетку и сует маме под кофточку. Галя утыкается носом в щетку, колется и кричит еще громче. Чем окончилась эта экзекуция – уже не помню.
МАМИНА РАБОТА
Так вот, жили мы бок о бок с маминой работой, через стенку была сберкасса. Конечно, мне не разрешалось отвлекать маму от работы, но все-таки, когда очень-очень хотелось, я туда ходила.
Сберкасса состояла из двух больших смежных комнат. Большая комната была залом для посетителей, где за стеклянным барьером сидели кассир тетя Капа Петухова с сейфом за спиной и девушка-контролер. Девушки все время менялись, так как постоянно выходили замуж, а потом рожали детей. В другой комнате у входа слева сидел заведующий сберкассой. Вместо одной руки у него был протез в черной кожаной перчатке. Руку он потерял на войне. Я его побаивалась, особенно его имя меня мучило. Мама заставляла меня быть воспитанной девочкой и называть его по имени-отчеству: «Здравствуйте, Константин Акиндинович!» Зато имя Сидорова К. А. я запомнила навсегда. На правой стене висели два огромных портрета Карла Маркса, как говорила тетя Шура Карла Марла, и Фридриха Энгельса. Для меня это были старики – кто такие, я не знала. Один из портретов во время демонстрации 1 мая и 7 ноября носили в колонне, а другой портрет в это время выставляли на чердаке в слуховое окно для украшения.
