Три рассказа на восточную тему - страница 3

Пшеничный отворачивался, прятал взгляд, ёжился, пытаясь укрыться где-то в закоулках одежды, но, похоже, всё зря: китаец даже не смотрел в его сторону, разговоры вёл только с матерью, показывал ей пуховик – яркий, из кусков разного цвета, мимо не пройдёшь. Мать высказывала сомнения: здесь не коротко ли, тут не висит ли – обо всём дотошно расспрашивала китайца, обнаружившего вполне сносные навыки русского диалога. В конце концов мать вынесла приговор: «Пуховик не модный», – и повела двух своих мужчин дальше по Ямским коридорам. Однако главное достоинство китайского пуховика, – его низкая стоимость, – заставило вернуться обратно. Немногие тогда могли позволить себе что-то большее. Вопреки расхожим суждениям о китайском качестве, Пшеничный проносил пуховик три года, пока молодой организм резко не пошёл в рост.

Новость разнесло быстро, и тем же вечером к рынку отправились уже всей компанией. Конечно, торгующие разошлись, и Яма была закрыта, но сквозь решётку отлично просматривались её ряды, между которых можно было заметить китайца, сидевшего на крыльце сторожевого вагончика. Тогда стала понятной причина, переселившая его с периферии в самую гущу Ямских событий. До китайца вагончик занимал полоумный дед, патлатой головой, бородой на грудь и общим своим настроением сильно походивший на Солженицына. Откровеннее всего сходство это проявлялось, когда дед, будучи в подпитии, начинал обличительные речи в духе своего прототипа. Его почти ежевечерний выход к Ямской решётке забавлял случайных прохожих, особенно подростков, некоторые из которых, спасаясь от ежевечерней экзистенциальной скуки, намеренно приходили сюда, чтобы посмотреть дедовское выступление. Однако у деда скоро появилась привычка шататься по Яме и днём, что отпугивало покупателей и сильно раздражало хозяев рынка.

Получив постоянную прописку, китаец почти всё время находился теперь на отведённом ему клочке. С людьми общался только по торговой необходимости. Иногда его видели прохаживающимся между торговых рядов, снаружи Ямы китаец не показывался. К самой зиме он завёл себе щенка, тесно разделившего с ним неуютный быт гастарбайтера; к следующей осени животное выросло в крупную суку, экстерьером похожую на немецкую овчарку, но заметно с примесью. Кличку собаки никто не знал, компания называла её – Псина-2. Разрешением круглосуточно занимать вагончик и здесь же вести торговлю китаец пользовался в обмен на бесплатную сторожевую и дворницкую работу; торговый налог он платил, однако, на общих условиях. Об этом сам Лао Ли рассказал Пшеничному много лет спустя, когда навещал в больнице – наверно, считал своим долгом развлекать историями, а может, просто нравилось, когда его слушают.

Это произошло в Яме: телега появилась из-за угла – накатила. Пшеничному почти удалось отскочить в сторону, но – ступил в неровное, пошатнулся; рука, в поисках опоры, схватила шаткий стол с выставленной на продажу посудой – всё рухнуло под тяжестью падающего тела, осколки весело разлетелись в разные стороны. Пшеничному распороло правое предплечье от самой кисти и почти до локтя, задело бок на уровне рёбер. Сначала боли не было, Пшеничный хотел сразу подняться, однако подскочивший хозяин разбитой посуды не позволил, мягко, но настойчиво, придержав на месте. Он что-то быстро выговаривал Пшеничному на своём языке, рядом начинала собираться толпа. Поднявшуюся суету успокоил подоспевший на место происшествия Лао Ли, он же, видимо, приказал обмотать раненую руку тряпкой повыше локтя, чтобы не так кровила, и вызвать скорую помощь. В больнице долго пытались остановить кровь, потом была операция – сшивали порванное сухожилие. И хотя всё было сделано быстро, с тех пор Пшеничный больше не мог пользоваться правой рукой в прежнем объёме: движения кисти стали немного скованы, кулак, хотя и остался прежней величины, был теперь сжат не так плотно, как раньше. На следующий после операции день в палату зашли два китайца: старший вёл за собой младшего. Пшеничный узнал обоих – именно в этот день Лао Ли назвал своё имя; второй был его племянник, чья тележка отправила Пшеничного на больничную койку. Молодой, – дядя представил его: Сяо Ли, – с самого начала не поднимал глаз, потупившись на потёртый линолеум, и, лишь когда старший обернулся к нему с гортанным звуком, принялся на очень плохом русском бормотать извинения. Потом дядя сам повторил извинения. Соседи по палате молча наблюдали за церемонией, которая завершилась возложением корзины с фруктами на прикроватную тумбочку Пшеничного.