Три родины - страница 12

Узнав об отсутствии мужчин, смело отправились в лачугу. Представившись работником местной милиции, я долго объяснял испуганной старухе и ее внучке цель нашего визита. Но они уже четко и упрямо исполняли собственную заученную роль в регулярно повторявшихся аналогичных ситуациях: «Мы ничего не знаем, обе неграмотные, писать и читать не умеем. Наши мужчины – честные работяги, преступлений не совершают. Живем бедно, ценного в хате ничего нет». Обстановка, действительно поражала несвойственной для цыган бедностью. Вероятно, они и вправду были какой-то самой бедной и отверженной кастой. Потом заныла молодая, начала жаловаться на беспредел милиции из незнакомого ей города. Мол, приехавших на заработки честных людей, задержали ни за что, сильно побили, а напоследок – унизили и оскорбили, обрезав половину усов и чубов. Для цыган – это неслыханное оскорбление и несмываемый позор. Мужчины прилюдно поклялись отомстить обидчикам. «Вот они сейчас должны вернуться, и сами, если вы не верите нам, расскажут об этом» – ее последние слова заставили меня торопливо закончить оформление протокола обыска. Привычно и безразлично проставив корявые крестики на его страницах, видя, что мы ничего не ищем и не собираемся никого задерживать, женщины успокоились. Младшая даже перестала пощипывать носимого на руках ребенка, так как в исполнении его роли в общем спектакле (периодически плакать) необходимость тоже отпала. Уже садясь в трогающуюся машину, я увидел, как с противоположного конца улочки, поднимая пыль, к только что покинутой нами лачуге, быстрым шагом движется шумная толпа. Ленивый участковый, явно уставший от внеплановой работы, пропустив слова цыганок мимо ушей, закрыв глаза, сидел в машине молча. Молодой и любопытный опер, о чем-то догадавшись, пытался расспросить меня об упомянутой экзекуции. Я не хотел признаваться, что только что, чуть было не стал жертвой собственных перегибов и непростительной беспечности. Сухо ответил, что не в курсе рассказанной цыганками истории. На том наш разговор и прекратился.

Мысленно вернувшись к событиям полугодичной давности, я вновь прокрутил в памяти детали этой трагикомичной ситуации. Субботним вечером, возвращаясь с дня рождения наших общих знакомых, мы с Михалычем решили по дороге заехать в один из городских РОВД. Михалыч – мой кум и друг. Наставник и учитель, идущий по жизни на 4 года впереди меня. Временами – мой прямой начальник. В свое время, мы последовательно занимали должность руководителя ОПГ (оперативно-поисковой группы) младших инспекторов УР, одновременно являясь официальными кураторами оперативного комсомольского отряда по борьбе с карманными ворами. Мы часто навещали своих воспитанников и бывших подчиненных. Прибыв на место, поняли, что суббота для них оказалась результативной. Несмотря на вечернее время, работа кипела вовсю. В кабинете ОПГ и в штабе отряда сидело несколько задержанных с поличным цыган. В основном женщины. Как оказалось, многочисленная группа гастролеров прибыла в наш город из Горловки. Продолжался сбор и оформление первичных материалов, дежурный следователь начал допрашивать потерпевших и свидетелей. Все шло как обычно, по хорошо отработанному сценарию. Буквально перед нашим приездом, во дворе РОВД появились несколько мужчин – цыган, из так называемой группы поддержки и быстрого реагирования. Используя свои легальные и законные права мужей и родственников задержанных, они сразу же начали реализацию своей скрытой истинной роли – противодействие разбирательству и следствию. Под предлогом передачи воды и пищи, кормления невесть откуда взявшихся грудных детей, они добивались кратковременных контактов с задержанными женщинами, параллельно ухитряясь передавать им краткие инструкции жестами и непонятными для всех цыганскими словами. Кроме этого, внешним видом, поведением и разговорами со всей цыганской напористостью и бесцеремонностью пытались влиять на потерпевших. Молодые сотрудники и гражданские ОКОДовцы ничего не могли противопоставить наглым и опытным дельцам. Мы с Михалычем появились, как нельзя кстати. Дежурный наряд РОВД, перегруженный субботним наплывом других задержанных и посетителей, помочь не мог, а на обычные предупреждения они не реагировали. Нам пришлось взять решение вопроса на себя. Вычислив самых авторитетных и активных, мы по очереди затаскивали их в пустой актовый зал, и преодолевая отчаянное сопротивление, ножницами отрезали каждому половину усов, чуб и выстригали заметную полосу через всю кудрявую голову. Зная, что именно они являются истинными организаторами и руководителями гастролей, на дорожку предупреждали, что в следующий раз отрежем еще что-нибудь и рекомендовали передать наш привет всем другим цыганским кланам и гастролирующим группам. Через полчаса незваных гостей и след в городе простыл. За исключением, конечно, арестованных по уголовным делам конкретных рядовых исполнителей. Я не рассказал эту историю молодому и любознательному оперу не потому, что не доверял ему и опасался возможной цыганской мести в отношении себя или проживающих неподалеку родственников. Нищая обстановка посещенной лачуги подсказывала, что у данной семьи с коррумпировнными связями в местной милиции дела обстояли не лучшим образом. Конечно, у них, наверняка, имелись более богатые и продвинутые родственники, да и местный цыганский барон, в чью компетенцию входило решение подобных вопросов, тоже был в куре дела. Но копии протокола, как того требовал закон, я им не оставил, идентифицировать меня им будет довольно трудно. Я промолчал по другой причине. Я всегда стремился удерживать молодых коллег от ненужного, а тем более ложного геройства, высокомерия и куража в отношениях с подозреваемыми и задержанными. Работа- работой, настроение –настроением, но чувство собственного достоинства есть даже у самого последнего БОМЖа. С этим нельзя не считаться.