Вот уже третий год, переходя с курса на курс, с разной степенью личной и профессиональной аргументации, мы ведем бесконечный спор о собирательном образе идеального врача. Мнения разделяются почти пополам. Без всякой привязки к успеваемости, полу, практическому опыту и другим индивидуальным качествам студентов, участвующих в непрекращающейся актуальной дискуссии. Одни считают, что идеальный врач должен, прежде всего, быть воплощением милосердия, сострадания и сочувствия для больных, пациентов и их родственников. Даже не имея способностей или возможностей помочь больному профессионально, он обязан всеми другими доступными ему способами и методами пытаться уменьшить его боли и страдания. Другие оппонировали, что он в первую очередь, должен быть высокопрофессиональным специалистом, немногословным и ответственным мастером, способным починить любую, даже самую сложную поломку сверхсовершенного механизма под названием человеческий организм. Бессильная и пассивная жалость не может компенсировать знания и опыт. Врач должен категорично и честно признаваться больному и его родственникам, если чувствует, что не может помочь. Я больше склонялся к признанию правоты второй группы. Мне симпатизировали слова героя романа Виктора Гюго «Человек, который смеется», разумного и талантливого лекаря Урсуса, утверждавшего, что он спасает людей и не дает им преждевременно покинуть этот бренный мир только с одной конкретной и понятной целью – дать им возможность помучиться еще некоторое время, шанс образумиться и поумнеть. Возможно, такое необычное профессиональное мировоззрение формировалось у меня под влиянием моего первого практического опыта. Я уже почти два года работал санитаром оперблока нейрохирургического отделения больницы Скорой помощи. Правильнее было бы называть его нейротравматологическим. Основной категорией пациентов были доставляемые в ургентном порядке пострадавшие в дорожно-транспортных происшествиях и производственных авариях, жертвы насильственных преступных посягательств. Кроме обеспечения максимально возможной чистоты и стерильности в двух операционных и примыкающих к ним подсобных помещениях, в мои обязанности входили так же определенные функции при проведении самих операций и подготовки к ним пациентов. Большинство из них, даже находясь в сознании, были мало контактными и неадекватными вследствие шока или алкогольного опьянения, представляли реальную опасность для хирургов и медсестер. Для обеспечения необходимой фиксации на операционном столе использовались крепкие многослойные брезентовые жгуты и пояса. Часто такая фиксация перерастала в настоящий боевой поединок, и в этих случаях мои боксерские и уличные навыки приходились, как нельзя, кстати. Я часто вспоминал по этому поводу рассказы наших офицеров с военной кафедры. Многие из них в качестве советников и военврачей принимали участие во Вьетнамской войне. Во время кошмарных американских бомбардировок с применением напалма, многие солдаты в шоковом состоянии выскакивали из окопов и укрытий, сломя голову бежали куда глаза глядят и ноги несут. Они не ощущали ранений и падали, будучи уже изрекошеченными пулями и осколками. Санитарам, чтобы спасти от смерти обезумевших бойцов, сначала предстояло их догнать, преодолеть, иногда с помощью быстрого и глубокого нокаута, бессознательное сопротивление, и только потом, эвакуировать в ближайшее укрытие. Однажды, физически крепкий и возбужденный молодой парень, каким – то образом освободившись от жгутов, соскочил с операционного стола, разметав стерильно одетых и уже «помытых» хирургов и медсестер. Выскочив из операционной, галопом понесся по отделению, оставляя за собой обильный кровавый след из раны разбитой головы. Преодолев полутемный коридор, заскочил в освещенный пищеблок. Мне удалось настичь его только на подоконнике распахнутого окна. Через несколько минут, вырубленного до бессознательного состояния, я притащил его на плече обратно, и мы продолжили прерванную операцию. Не меньше, по количеству и напряжению физических сил, приходилось тратить на уже зафиксированного и полностью обездвиженного глубоким наркозом пациента. В конце двадцатого века, через тысячи лет с момента выполнения первой трепанации лекарями древних цивилизаций, технология проведения сложной операции, по существу не изменилась. Как и раньше, в качестве основного инструмента, позволяющего обеспечить доступ к поврежденным сосудам и структурам головного мозга, использовался обычный механический коловорот. Естественно, усовершенствованный медицинский, предварительно простерилизованный. Но все равно – механический. Нейрохирург напряженно сверлил необходимые отверстия, а я – изо всех сил пытался удержать непослушную голову пациента в удобном для него положении. Это было не так просто даже для крепкого, физически развитого мужчины. На последних этапах сверления, перед сосудистой оболочкой мозга, счет шел на доли миллиметра. Медсестра не успевала промокать стерильной салфеткой наши потные лбы. Иногда хирургу казалось, что я недостаточно крепко держу голову, и он, не стесняясь присутствующих женщин, награждал меня крепким словцом.
