***
Он снова летал.
Пусть даже во сне…
Просочился из тела и неспешно потек сквозь траву, словно сбежавшее из гидросистемы масло. Раскатился лужей вокруг дерева. Все шире, все тоньше… Воспарил. Поднялся туманом, запутался в переплетении кустов, пропитался цветочными ароматами. Вместе с набежавшим прохладным ветерком вывалился в русло речушки. Гонялся с потоком, кувыркаясь в излучинах. Виртуозно жонглировал неисчислимым роем мошкары. Дышал сам собою…
По детским снам Олекма знал, что лес прекрасен, но он оказался еще упоительнее, еще изумруднее, стократ величественней любого стадиона, любого космодрома. Искуснейший орнамент речных изломов одним бесконечным фрагментом проносится внизу, и хаос его был изящнее любой математической строгости. Всякая живая тварь знает свое дело, вершит его спокойно и размеренно. В осанке богомола, стерегущего гнездо, несравнимо больше достоинства, чем у всех музейных героев. Рыба, таящаяся в излучине, заведенной пружиной готовится к броску. Цикада над водой закончила кладку и упадет теперь, чтобы рыба не ждала напрасно. Яйца в кладке, у которых нет еще ничего, кроме судьбы. Судьбы стать мизерной частью, без которой не будет целого Леса.
Каждую былинку, трепещущую хотя бы дуновением жизни, сплетали незримые и нерушимые нити. Не уздали, не путали… Объединяли. Гармония торжественно звучала на этих струнах. Бесконечное кружево, вьющееся, струящееся к своим основам – живым камням.
Душа Олекмы обнималась с птицами, грациозно пронизывающими пространство. Вместе они любовались расстилающимся ночным пейзажем, орали от восторга и незамысловатого счастья. Кувыркались, метались и соперничали беззлобно, – кто поднимется выше, кто силой крыльев своих сумеет оттолкнуться от самых высоких в атмосфере молекул воздуха?
Эта земля прекрасна. Совершенна. Может быть даже совершеннее его родной Земли, какой она была до свалившихся на нее бед и несчастий. С орбиты так невыносимо больно тосковать по тому, чего не застал своим рождением. Что забрали у тебя еще до того, как ты обрел возможность защищаться и защищать.
Зажмурившись бесплотно, но так пронзительно осязая экватор, как хрупкую талию мимолетно знакомой гимназистки, вдвоем и наедине с целой планетой порхали в бесконечности. Солнце кружилось и кружило, пространство вибрировало в такт, орбитальный мусор блестел и шелестел искристым салютом. И было так же немного щекотно от наивной, невинной радости.
И все так же опрометчиво моргнув наоборот, как оспины на щеках гимназистки, он снова увидел рваные клочки света в ночной мгле севернее экватора. И снова непреодолимая сила рванула и потащила его оттуда, где было хорошо и привычно, впихнула и запечатала надежно в бренное тело.
1.4.
Далеко-далеко за черными льдами в одной темной-темной крепости есть самый верхний уровень. На самом верхнем уровне есть длинный-длинный коридор. В конце коридора большой-большой люк, а за люком маленький-маленький кубрик. В кубрике холодильник, а в холодильнике человек, которого забыли…
Вспомнилась Олекме детская страшилка. В детстве совсем много страшного ребёнкам рассказывают. В назидание это, чтобы к порядку приучить. Ничто так к порядку не приучает, как страх. Отчего же теперь не страшно, когда даже сам себя забыл уж почти?
Как просто все было, ага? Родился себе, мамка в кубрик принесла, выходила-выкормила, Отцам-докторам показала. В общую казарму ходить можно, ежели ноги держат. А то затопчут ненароком. Бывало и такое, чего там…. Глядишь и в школу пора. В школе тоже хорошо, людей да науки знать будешь. Что, закончил? Не отчислили? Ну, теперь уже и решения принимай, куда надумал? В летную учебку? Изволь! Где твоя испытательная карта? Годится ли генетический прогноз?
