– Понял, можно сказать – с детства знал. Только вот мне машину кто бы вытащил.
– Ты, Тимофеевич, не спеши. Помочь пострадавшему – святая обязанность каждого человека. Понял? Только я этой новой моды не люблю. Спросишь кого: как звать? – а тебе сразу: Костя, Вася, Петя, Жора, Эдик. Мы ж – русские люди, стало быть, должны величаться по отчеству. Понял?
Мне стало немножко не по себе. То ли это все мне чудится, то ли этот философствующий негр, явившийся из вечернего тумана в среднерусских болотцах, просто псих.
А тем временем он, со словами:
– Трос-то у тебя найдется? – бесцеремонно открыл багажник моей машины и любознательно погрузил в него свою кудрявую голову.
– Товарищ, или, как это теперь, господин милиционер, вы туда не лезьте. Трос у меня под сиденьем, а там – очень хрупкий товар. И вы, знаете ли, не очень-то… Не у себя в ментуре.
Негр совершенно не обиделся:
– Ментуру пропускаем мимо ушей, – сказал он вполне доброжелательно, но из багажника вылез. – Тем более, что она – в далеком прошлом. А я, как тебе было сказано, по отчеству – Петрович. Понял?
– А, извините, по имени?
– Абрам.
– Абрам, стало быть, Петрович?
– Люблю сообразительных. Может, и фамилией поинтересуешься? Я скрывать не буду – Ящиков. Абрам, стало быть, Петрович Ящиков. Слыхал?
– Нет.
– А зря. Меня весь район знает. У меня гостиница своя в Большом! Понял? В Москве, знаешь, Большой театр, а у нас – одноименное село. Песня еще такая есть: «Вот на пути село Большое…» Ты мне трос давай, я сейчас тебя к себе свезу. Я каждый вечер по грязи ездию, постояльцев себе собираю, понял? Народ тут вязнет, а его спасаю. Понял?
Я действительно понял, что деваться от него некуда, и дал ему трос. Он прицепил меня к своему джипу и кое-как вытащил.
Принадлежавшая Петровичу гостиница оказалась небольшой, но вполне приличной. Он открыл мне комнату под номером «один», вошел в нее первым, осмотрел находящуюся там кровать, сел на нее и подпрыгнул, доказывая, что мебель вполне надежная, похлопал рукой по полированной поверхности журнального столика, потом открыл дверь в ванную и с особой гордостью констатировал:
– Обе воды есть. Кто жил – не жаловался. Понял?
Я присел на кровать и понял, что страшно устал.
– Петрович, – тихо сказал я, – а машина?
– Машине, как и гостю – полный сервис, – изрек Петрович и удалился из номера.
Белая северная ночь пребывала за окном. В ее абсолютной тишине где-то очень далеко работавший телевизор в порыве жизнеутверждающего идиотизма крикнул: «Есть такая буква»! – и переключился на другой канал.
Дверь открылась, и в комнату снова вошел Петрович. Лицо его выражало сочувствие.
– Машина? – догадался я.
Петрович кивнул.
– Бензин тебе залил, движок включил, а она – ни туда, ни сюда. Что-то мы с тобой по дороге переехали, тяга-то и порвалась. Понял? – добавил он уже без привычного оптимизма.
– Понял, – грустно сказал я.
– Я же говорю – сервис полный. Утром поедешь, я отвечаю. Только надо ее разгрузить.
Мы начали перетаскивать в номер мои коробки, и Петрович снова проявил свою любознательность:
– Так, товар у тебя объемный, но легкий… Чем торгуешь-то?
– Угадай.
– А чего тут угадывать? Это… А правда, чего это?
– Ну, с трех раз…
Петрович прищурился:
– Поставишь, если скажу? А не скажу – сам поставлю.
Я кивнул.
– Памперсы?
– Холодно.
– И сухо, – добавил Петрович со вздохом. – Ладно, про памперсы это я просто так сказал, на пробу. Памперсы шуршать не могут, понял? Это – сухие супы!
