Три вещи и одно дело - страница 5

Я взял бритву и достал из нее лезвия.

Главный храм древних Афин, посвященный образу Афины, которая издревле считалась покровительницей этого величественного города.

Я взял лезвия бритвы и тонкими красными строчками нарисовал у себя на запястьях незамысловатые параллельные узоры. Волна облегчения. Проделываю ту же процедуру со второй рукой. Струйки красных чернил стекают в холодную воду и распадаются в ней на мимолетные облака розовой пыли.

А Парфенон оставался храмом для почитателей Афины еще более 1000 лет. После разграбления Афин при патриархе Павле Третьем он был перестроен в храм святой Софии.

Которая вряд ли бы одобрила то, что я вытворял. А я, тем временем, ничего не стесняясь, закинул в рот добрый десяток таблеток из пачки РОССТРОЙХИМа и стал ждать.

Снаружи Парфенон был окружен прекрасными нимфами, которые что-то, по всей видимости, пели и играли на арфах. Обнаженные тела прятались в тенях деревьев и забавно переплетались между собой. Некоторые особенно любопытные девицы заглядывали в стоящие рядом с амфорами и черпали из них молодое вино с местных виноградников. Мне это напомнило тот плющ, стелющийся рядом с моим домом. Да, чудесно…

Глава 3. Три вещи и одно дело

– Эй, подъем!

Голова еще гудела.  И невыносимо хотелось пить. Во рту еще стоял привкус таблеток мышьяка. Я открыл глаза. Картинка перед глазами была размыта. Божечки, да когда ж это закончится, а?

– Сколько пальцев видим?

– Что… что ты сделала?

– Привела тебя в чувства. Ну как, охота умирать уже отпала, или повторить?

– Не надо, было больно. Ты чем-то ударила меня? Я не видел, чтобы ты замахивалась. Но, должен признать, удар у тебя отменный.

– Ты смешной. Ты мне нравишься. Даже стал немного симпатичнее. Свинец делает из парней настоящих джентельменов.

Я понял, что произошло, и пощупал макушку. На пальцах остался пороховой след.

– Какой калибр ?

– Девять миллиметров. Но ты быстро очухался. Обычно это занимает больше времени.

– Обычно?

– Ну, у других. Но ты же у нас особенный, да?

Она посмотрела на меня и я смог рассмотреть ее ближе. У нее были поистине аристократичные черты лица. Свет причудливо играл на радужной оболочке ее глаз, а в зрачках, казалось, и вовсе можно было утонуть. Рыжие пряди волос падали на ее белые плечи вызывая какое-то забытое чувство, родом откуда-то из детства. Мной одновременно овладели несколько противоположных по своей природе желаний. Во мне смешались злость, восхищение, удивление. Я хотел ее. С другой стороны, я боялся приблизиться к ней, потому что не знал, чего ждать от нее в следующий момент. Одним словом, роковая женщина.

– Ладно, пора отсюда выбираться.

– Да? И ты знаешь, как это сделать? Удиви.

– Я сплю. Я точно сплю. И мне нужно проснуться. Может, здесь не работает огнестрельное оружие. Но никто же не отменял другие способы.

– Например?

– Вопрос странный, конечно. Но у тебя не найдется таблеток каких-нибудь? Любых, главное – сильнодействующих.

– У меня такого не водится. Но могу спросить у Роналда.

– Это еще кто?

– Эксперт, который тебе нужен. – она выделила букву “Э” ударением

Я, неожиданно для себя, бодро встал с земли, отряхнулся, почесал еще раз невероятно зудевшую макушку.

– Где его можно найти – почти безумно спросил я.

– Пошли, провожу тебя. Бедолага.

Мы направились в неизвестном мне направлении. Погода за время нашего разговора и моей отлежки никак не изменилась, солнце по-прежнему выглядывало из-за туч и нежило в своих лучах поднимаемые ветром волны травы. Всю дорогу мы молчали. Я подумал, что она на меня обиделась. Хотя по логике обижаться здесь должен был только я. Она, в конце концов, стреляла в меня. И мне казалось, ей было не меньше моего обидно, что это не сработало… Через десять минут ходьбы на горизонте завиднелась точка. По мере приближения она увеличивалась и стало ясно, что это многоэтажное здание, высотой в 10 этажей. Выкрашенное в розовый цвет, оно смотрело на нас двумя рядами одинаковых пустых окон. Хотя на некоторых стояли симпатичные горшочки с цветами. Квартира в таком доме – типичная мечта русского эмигранта в Америке. Под верхними карнизами висели бельевые веревки. На них лежал молодой человек лет 20 и весело посвистывал какую-то песенку.