Этой ночью я плохо спала. Ньют терся об мои ноги и громко мурчал, тщетно пытаясь меня утешить. Мама постанывала в соседней комнате, всякий раз просыпаясь и выпивая обезболивающее лекарство.
Свет то загорался, то гаснул снова, то загорался, то гаснул снова…
– Если в этой жизни есть Бог. То я хочу, чтобы он знал. Я тебя презираю. И буду презирать, пока у меня не появится надежда, пока ты не услышишь меня, – сказала я вслух четырем стенам.
Ньют перестал мурчать и перепрыгнул с кровати на компьютерный стул, стоявший напротив меня. Деловито усевшись четырьмя лапами и обняв себя любимого собственным хвостом, он осуждающе уставился на меня своими пронзительными разноцветными глазами.
– Чтоб ты понимал, рыжая твоя морда, – сказала я шёпотом.
Вместо ответа он пошевелил усами, смирил меня взглядом и, спрыгнув со стола, ушёл, гордо подняв свой пушистый хвост.
Часть третья.
«Последний шанс»
Утром я проснулась от ощутимой тяжести в груди. Нет, это была не душевная боль от недавних потрясений, а что-то различимо физическое. Я попыталась продрать глаза, но мне противостояла мутная плёнка в виде засохших вчерашних слез, неохотно растворяющаяся после череды усиленных морганий и ручных протираний. Через некоторое время я всё же смогла разглядеть тёмный силуэт, восседавший на мне верхом и смотрящий в упор.
Прежде чем я хотела закричать «чур, меня, чур!», полагая, что мягкий комочек, восседающий на моих чреслах это не иначе как домовой, я успела разглядеть теплые улыбчивые оранжевые глазки и острые ушки любимого брата Мишки.
– Что-то заспалась ты, – послышался голос мамы, сидевший рядом.
Я посмотрела на часы – полдень. Враг-будильник сдал свои полномочия и проиграл войну с целью моей личной сонной деформации, в связи с моей временной нетрудоспособностью, по причине жизненного распутья.
– Миша кушал? – спросила я маму, пока тот играл с моей заколкой в волосах.
– Давно уже.
– Извини, мам. Я что-то совсем расслабилась.
– Ничего, ничего. Умывайся и кушай, обед на столе, ещё не остыл.
Я слезла с кровати и поймала на себе снисходительный взгляд Ньюта, восседавший на кресле, как на царском троне. Рыжая скотина улыбалась собственной непревзойдённости.
– Ньют поел, – добавила мама, пока мы с котиком буравили друг друга соревновательными взглядами за звание в номинации лучшей квартирной рыжести.
Он снова легко победил и ушёл довольный.
– Мне никто не звонил? – спросила я, осторожно надевая тапки на ноги, пытаясь тактильно прощупать рыжие следы органической мести.
– Звонили из лаборатории, спрашивали, когда ты принесешь документы для работы. Почему ты не сказала, что тебя приняли? Это же так здорово!
Мама улыбалась. Я не стала её расстраивать, пересказывая свой неудачный поход в поисках научно-медицинских открытий.
– Надо к ним зайти, – сказала я тихо, конечно, никуда не собираясь.
– Покушаешь и ступай, – я посижу с Мишей, не беспокойся.
Пришлось собираться и куда-то идти. Туда где тебя никто не любит, где ты никому не нужна и где никто и никогда тебе не поможет – в обычную серую, человеческую, социальную среду. Я пошла убивать пару часов собственной жизни в парк неподалеку, зайдя по пути в магазин, купить мармеладок. В парке есть речка и пруд. У речки есть камушек, спустившись к которому по отрывистому берегу, можно уединиться, сев подле него и предстать Аленушкой, словно на картине известного художника, ожидая чуда у болотца.
