Карцев окончательно пригорюнился. Сколько раз уже он собирался все бросить – и куцее свое чиновничество, и обуревшую в родных стенах Марину, и эти перенаселенные плодородные равнины – да и вернуться в клан геологов, на пустынные горные или степные ландшафты, но Вовка… Каково ему будет без меня? А как я буду жить без него? Нет, нет выхода.
Он прекратил бесполезное упорядочивание мыслей и, выключив свет, стал тупо вслушиваться в вечерние звуки: редеющее гудение авто, возгласы проходящих под окном компаний, далекий гул рудовозного состава, шлепки капель в кухонную раковину, периодическое взревывание старенького холодильника, бессвязное лопотание телевизора в дальней комнате, на котором и сосредоточился, ожидая возможности отправиться в постель.
Наконец звук телевизора прервался, и в коридоре послышались шаги жены.
«На водные процедуры» – определил Карцев, но свет в кухне вдруг включился, дверь открылась и в проеме возникла Марина.
– Я сегодня нездорова и спать с тобой мне будет жарко. Поэтому ложись на раскладушку, – безаппеляционно заявила она, смерив его вызывающе-отталкивающим взглядом. И двинулась в ванную. Вот так.
Шевельнув желваками скул, Карцев в некотором недоумении («она ясновидящая, что ли?», – имея ввиду свои "столичные" похождения) побрел в спальню и стал раздраженно устанавливать редко использовавшуюся раскладушку. Не то, чтобы ему хотелось спать рядом с Мариной (и совершить неизбежный акт любви), но здесь налицо было пренебрежение супружескими канонами.
– А Сашка сейчас, наверняка, кроет свою супругу в хвост и в гриву, – вспомнил он недавнее признание Хмельницкого. Эта сцена вдруг ожила в его воображении, и он так явственно представил хорошо знакомое лицо Сашкиной жены, искаженное мукой сладострастия, что заскрипел пружинами, ворочаясь с боку на бок и пытаясь унять некстати вэбодрившееся «естество».
Глава пятая. В «богадельне».
В понедельник, около 8 утра Карцев, войдя на экспедиционный двор, невольно приостановился, встреченный густым запахом и розовато-белопенным облаком расцветших в его отсутствие яблонь и вишен, росших по всему периметру длинного одноэтажного здания, где и размещалась Энская гидрогеологическая экспедиция. Еще во дворе были гараж на несколько автомашин, ремонтная мастерская и полупустые склады. Центральная, задействованная часть двора была утрамбована колесами и ногами, но вся периферия усеяна железным ломом и различным хламом и густо заросла сорной травой. Раз в году, в Ленинский субботник, коллектив экспедиции пытался привести территорию двора в божеский вид, но дня на все не хватало, да и в течение года хлам продолжал накапливаться, так что мусорно-проволочно-сорняковый ландшафт двора почти не видоизменялся. Зато яблони и вишни поддерживались комендантом в образцовом состоянии и исправно, из года в год, плодоносили. Пользовались плодами все, кому не лень было их собирать. Густые кроны, конечно, сильно затеняли окна, но сотрудники, большую часть которых составляли женщины в годах, готовы были и днем работать при электричестве, лишь бы не трогать эту красоту.
– Что это ты столбом встал, Серега? – фамильярно охлопал его по плечам Павел Бродский, начальник режимной партии. – Давно шараги нашей не видел?
– Да вот запах меня остановил… Когда уезжал, они еще не расцвели, – нехотя пояснил Карцев, испытывавший инстинктивную неприязнь к этому неказистому человеку с бочонковидным телом, короткой шеей, круглыми глазами, жидкими прядями волос и откуда-то бравшимся большим самомнением.
