– И что ты с ним там собираешься делать? Он тебе, что тут не надоел? Может, ты еще и вашу двухспаленку на себе потащишь. Что б уж совсем было как дома.
– Причем, тут кровать. А ехать с мужем отдыхать, по-моему, самое нормальное дело. Да и просто спокойней, знаешь же какие сейчас времена.
– Тоже мне миллионерша, думаешь, что все тамошние абреки только о том и мечтают, когда ты появишься у них, дабы свиснуть твой кошелек. Послушай, а ведь ты красивая баба, я всегда считала, что не стоит тебя твой Петушок. Я даже не думала, что ты такая раскрасавица. Сколько с тобой якшаюсь, а вот только сейчас разглядела.
– Да скажешь ты ерунду. – Катя видела в маленьком, висевшем на стене зеркальце, как заливают ее щечки красный соус румянца.
– Дура ты будешь распоследняя, если не воспользуешься таким шансом.
– Ты о чем?
– Не делай вид, что глупее, чем на самом деле. На следующий год-то сороковничек. Помнишь об этом, подруга.
– Помню, – слегка вздохнула Катя. – Да что делать, годы бегут.
– Вот именно, что годы бегут, а ты стоишь на месте.
– Что же ты предлагаешь?
– Поплавать в морской водице, – усмехнулась Зина. – Можешь ты хоть две недели в жизни пожить для себя.
Катя неопределенно, будто не совсем понимая, о чем идет речь, пожала затянутыми в голубой ситец плечами.
– Знаешь, давно тебе хотела сказать, да все повода не представлялось, ну что ты себя похоронила до срока. Ведь ты же о жизни ничегошеньки не ведаешь. Разве не так? Скажи сама, ну что ты видишь: свою засранную бухгалтерию с глупым бабьем, да эту квартирку, в которой ты целыми днями ишачишь, как рабыня, на трех мужиков. А что за это получаешь? Ну ладно, про детей я не говорю, от них никогда ничего хорошего не бывает. Ну а твой замечательный Петушок. Я таких мужиков на расстоянии чую, да он удовлетворить-то бабу, как следует, не может. Ведь признайся.
Катя видела в зеркальце, как соус румянца превратился из красного в темно-бардовый.
– Все у нас нормально, – почти резко сказала она. – И тебе не стыдно лезть в чужую постель?
– Да никуда я не лезу, захотела бы давно там была. Иль ты в этом сомневаешься?
Катя едва не задохнулась от негодования. И это говорит лучшая подруга. Что с ней случилось, конечно, она и раньше была на язык не слишком сдержанной, но не до такой же степени! Ничего не понятно.
– Да, не обижайся, – вдруг промурлыкала Зина и повисла на ней, обдувая ее лицо горьким запахом выкуренных сигарет. – Я ж тебе говорю все это любя. Хочу, чтобы ты жизнь надкусила с другой стороны. Ты же в ней ничего не смыслишь. Думаешь то, как у тебя, так и у всех. Ерунда. Жизнь такое может нам бабам выбросить на берег, что до смерти не забудешь, как дату своего дня рождения. Были бы мы с тобой молодыми, а то ведь осталось-то нам с гулькин нос. А там морщинки пятнышками все лицо покроют, кожа как моченое яблоко станет – и никому тогда мы больше не будем нужны. Ходить будешь и локти кусать, что в свое время ничего не распробовала, все мимо рта пронесла. А Петушок твой все равно никуда не денется, он как паспорт, как был при тебе, так и останется на всю жизнь.
– Может, ты, Зинка, в чем-то и права, но только это не для меня. Уж, какой родилась, такой и живу. Вон на столе сколько блюд было, а нельзя же все их попробовать.
– А вот я всегда пробую все до одной. И у тебя попробовала. А чтобы раньше времени не пресытится, от всего откусываю понемножку. Молодчина, вкусно готовишь. Только кроме еды, есть много чего еще. Не забывай никогда. И если не поедешь на юг, будешь самой распоследней в этом городе дурой. Даже еще большей дурой, чем я.
