Триада - страница 29

– Не то. Как же это я? – прошептал он в сторону и тут же громко сказал, поднеся губы к самой трубке: – А знаете, что, мои дорогие? Ни к чему нам сегодня лишние слова, правда?

Счастливые крики заполнили площадь, и музыканты вскинули инструменты, нечаянно спихнув ими главу города с помоста. На его месте тут же оказался ряженый и хитро оглядел толпу, упёршись руками в бока. На его рукавах зазвенели блестящие бубенчики.

– Ну что? – закричал он и запрыгал на помосте. – Начнём же?

Гаавун счастливо взревел ему в ответ.

Джерис так и не привыкла ложиться спать с приходом темноты. Каждый день на протяжении двух Эгар она заставляла себя, едва сядет солнце, идти ко сну, но каждую ночь одинаково долго лежала в кровати, глядя в потолок, и забывалась сном только ближе к утру. И всё равно казалось ей, будто вот-вот позовёт её властный голос тётки Разель.

Сегодня она уже знала, что всю ночь, а может, и всё утро не сомкнёт глаз. Тело ломило, а любое движение на горячей простыне заставляло едва ли не вскрикивать от боли. Но это пройдёт. И, как только пройдёт, придётся покинуть дом на берегу и уйти с провинции.

Она вспоминала шорохи, рождаемые ветром в лесу, тьму возле храма, вспоминала, когда в последний раз слышала, чтоб говорили на Баник о сборе ягод с синих кустов. Но именно в тот раз, когда старухи болтали про плодоносный сезон, Джерис совсем их не слушала: ягод она не собирала.

Те ягоды особенные, и собирают их по ночам, когда открывается бутон. Тогда, едва заметно, но в этом бутоне плоды светятся в темноте, и тогда-то хватай их скорее. Самые сладкие те, что в ночи берёшь. Сезон, видимо, пришёл. И вместе с ним пришла она в храм в самое неудачное время, а шорохи создавал не ветер, а юбки старух-собиральщиц.

Где-то в углу комнаты жужжал не то шмель, не то муха, так протяжно и непрерывно, что хотелось отыскать и пришлёпнуть. С тех пор, как Джерис затушила лампу, это жужжание не прекращалось, и она села на кровати, охая от боли.

– Прибью. – сказала она и нащупала коробок спичек.

Свет наполнил комнату, и от лампы запахло горелым жиром. Жужжало всё сильнее, всё настойчивее, и под половицами закопошились мыши. Джерис с трудом поднялась и, освещая себе лампой путь, поплелась в тёмный угол. Гаавун всегда был тёплым, даже ночью, но сегодня без одежды Джерис совсем замёрзла.

Она прошла вдоль стены, уставленной ароматными коробками с травами и остановилась в углу у двери. На стуле лежали обрывки шёлковой юбки, а поверх них – ожерелье. Кристалл в нём, движимый мелкой дрожью, жужжал гулко и низко, и уже почти упал, утаскивая за собой ракушки, но Джерис успела подхватить его.

Он чего-то хочет. Он что-то видит. Что-то такое, из-за чего он не может молчать, и потому жужжит, донимая целый вечер.

– Что тебе нужно? – спросила Джерис. – Оставь меня в покое.

Кристалл жёг руку. Выйти за дверь, пройти пару десятков шагов и вот он – океан. Пусть забирает свой подарок. Джерис схватила халат, оделась и, забыв даже обуть сандалии, выскочила из дома.

Только свет лампы тускло осветил лимонные заросли, как в темноте возле двери кто-то дёрнулся. Джерис вскрикнула.

– О, небо! – сказали из темноты. – Я думал, ты спишь.

– Ты чего здесь делаешь? – воскликнула Джерис, освещая лицо Тарреля.

Он сидел возле двери под окошком и потирал сонные глаза.

– Назови мне хоть одну причину, почему ты ночью торчишь у моего дома? – спросила Джерис и ткнула лампой в лицо Таррелю. Тот сощурился от света и отодвинул руку Джерис.