А под этими воспоминаниями есть другие, и они в цвете сепия. Плоские и без запаха, как фотография. Этих воспоминаний гораздо больше; они охватывают тридцать лет. Запас на целую жизнь. Я вижу два лица. И я знаю, кто это. Одно из них мамино. Другое папино. Я ничего к ним не чувствую. Эти воспоминания – как греза.
– Я выросла, – осторожно говорю я, ожидая от Лалабелль подтверждения, – в этой местности. Поэтому-то и купила этот дом. Поместье.
– Да, – говорит она. – Только ты не должна думать в таком ключе. Ты только сама себя запутаешь. Это я выросла в этой местности. Тебя выловили из чана в моем подвале. Что еще?
– Я… ты переехала в город.
– Да, – говорит она. – Хорошо.
– Ты актриса.
– Да.
– Ты так уже делала.
– Да. Двенадцать раз. Ты тринадцатая. Почему я создала остальных?
Я сосредоточенно размышляю, и сидящая по ту сторону стола Лалабелль улыбается. Улыбка не очень-то дружелюбная. Зубы – их слишком много – блестят, как маленькие мокрые камешки.
– Не знаю, – говорю я.
– Я создала их, потому что очень-очень занятая девочка, а количество часов в сутках ограничено. Я создала их, потому что не могу разорваться, а могу сделать многое. Я могу дать миру очень много.
– Да, – говорю я.
Головная боль стихает до низкого гула. Облака снова расходятся, и я морщусь от внезапно обрушивающегося на меня солнечного света.
– Почему я создала тебя?
Я отвечаю не сразу. Я знаю ответ, но не уверена в том, что это правда.
– Ты создала меня, чтобы убить их. Тех, которые были раньше.
– Избавиться от них, – поправляет она меня, но все равно кивает и, не отводя от меня взгляд, откидывается на спинку и делает большой глоток. Я вдруг понимаю, что от сигареты у меня пересохло во рту. Оглядываюсь в надежде, что поблизости маячит кто-нибудь из обслуги с кувшином чистой холодной воды.
Думаю, здесь, на вилле, много слуг. Поместье большое. Его трудно содержать, но оно стоит того из-за красоты и уединенности. Я думаю, думаю… Ведь приятно иногда уехать из города. Свежий воздух тонизирует. Все это знают. Разве не так? Когда я только купила это поместье, вся обслуга выстроилась в шеренгу, чтобы приветствовать меня. В моем воспоминании все лица пусты.
Наверное, они улыбались мне. Все улыбаются мне. Ей.
– Ты знаешь, почему я хочу списать их? – Лалабелль хмурится. – Кури дальше. Ты сыплешь пепел на стол.
Я делаю еще одну осторожную затяжку.
– Не знаю, – признаюсь я. – Это странно. Я многое помню, но не помню, зачем я создала их и как к этому относилась. Как получается, что я вижу все отчетливо, но не могу понять, что я насчет этого думала? Почему я не могу вспомнить?
Она пожимает плечами, уголок ее рта дергается.
– Я тоже не знаю. Я не очень хорошо понимаю технологию. Мне пытались объяснить, но объяснение было долгим и скучным. Воспринимай это как магию, так проще… В общем, я собираюсь избавиться от остальных, поскольку считаю, что маленькая смерть снова пробудит в людях интерес ко мне.
Последнюю фразу Лалабелль произносит таким небрежным тоном, что у меня на мгновение возникает желание бежать прочь.
– Об этом сообщат в новостях? – спрашиваю я. – Даже если умрет Портрет, а не реальный человек?
– Если только один Портрет, то, вероятно, нет. Какой-нибудь Портрет списывается ежечасно, особенно в Баббл-сити. А если все мои Портреты будут уничтожены за одну неделю? Вот это сенсация! Тем более если никто не будет знать, кто это делает. Серийный убийца с одной жертвой… Забавно!
