– Ну, допустим. А что у этого бронзового правоведа внутри?
– Что-то очень важное. Не зря же его уже раз десять воровали.
– Нет, ерунда это. Я лучше завтра про всадника поищу.
– И правильно. Утро вечера мудренее, – легко согласился Джордж.
– Оно не мудрее. Оно просто другое. Из другой материи сделано. Света и шума больше, таинственных звуков и предчувствий – меньше.
– Но как же… все же… народ говорит…
– Ты же не будешь утверждать, что физика мудренее химии!
– Буду! – не сдавался Джордж. – У меня по химии была пятёрка, а по физике – тройка.
– Это твои проблемы. А на самом деле и физика с химией, и утро с вечером равны по своим интеллектуальным способностям.
– Какие могут быть интеллектуальные способности у времени суток?
– Сам удивляюсь. Но это ведь ты первым завёл разговор о том, кто из них кого мудренее.
Джордж не нашелся что ответить и снова наполнил рюмки. Кумкватовка текла мёдом и молоком, а глаза двух старых приятелей из стеклянных сделались оловянными.
И вдруг как будто кто-то неловко подвинул контрабас, так, что тот застонал и загудел на все лады. «Общее начало» дало о себе знать? Дмитрий Олегович вздрогнул, его друг ничего не услышал и как ни в чём не бывало достал из морозилки сало и стал нарезать его тончайшими ломтиками.
– Анна-Лиза? – вслух произнёс шемобор.
Джордж чуть не отрубил себе указательный палец, отложил нож и, уставившись на друга, зло произнёс:
– Что Анна-Лиза? Оставь хоть ты её в покое. И я не виноват в том, что…
– Конечно, не виноват. Не нужно любой вопрос воспринимать как обвинение во всех грехах и тут же начинать оправдываться. Сперва разберись, в чём тебя обвиняют.
– А меня уже обвиняют? – обматывая пластырем раненый палец, деловито спросил Джордж.
– Нет. Но ты уже оправдываешься, – ответил шемобор и снова вздрогнул – контрабас подвинули в другой раз.
В этот момент Анна-Лиза и Алиса, подпевая группе «20 fingers», въехали в Санкт-Петербург на своей «хищной хохломе».
«Бум-бум-бум!» – пульсировал ритм весёлой и злой песни. А может быть, это сердце стучало?
Всю ночь шел дождь, а под утро его сменила какая-то невнятица: с неба вроде бы ничего не капало, но влажность была такая, что казалось, будто в воздухе на невидимых глазу ниточках повисли мириады молекул воды. Каждого, входившего в домик Тринадцатой редакции, встречала живописная группа сушившихся на перилах лестницы разноцветных предметов гардероба. Мокрую обувь оставляли на площадке второго этажа. Лёва притащил из подвала обогреватель и поставил в приёмной рядом с диваном. Сёстры Гусевы в приказном порядке подливали каждому в кофе глоток-другой коньяка. Виталик умудрился нацедить себе в чашку больше коньяка, чем кофе, и сидел на диване в позе йога, в закатанных выше колена джинсах, накинув на плечи Наташину зимнюю шаль.
В приёмную за очередной партией корреспонденции выглянул коммерческий директор.
– У нас приличный офис или лагерь беженцев? – оценив обстановку, спросил он. По его безупречному виду нельзя было понять, был он сегодня на улице или нашел способ перемещаться в пространстве с помощью силы мысли.
– У нас на улице – плохая погода, – осторожно напомнила Наташа.
– Цунами? Тайфун? Не заметил. Обогреватель через час чтоб был выключен. Он электричество жрёт как слон.
– Слоны не едят электричество, – тихо сказала Наташа.
– Ну чего, вы слушать-то будете? – привлёк к себе внимание Лёва и потряс в воздухе тонкой пластиковой папкой.
