Стеклянная дверь распахнулась так, что грохнула об ограничитель. Если бы не резиновые вставки, она бы рассыпалась на тысячи осколков. В кафе ввалился коренастый, плохо одетый тип с одутловатым лицом, красным носом и черными мешками под глазами. Он оглядел посетителей, остановил взгляд на мне, подошел к столику и набычился. Охранник почему-то не двинулся с места.
– Новенький? – спросил незнакомец и положил руку на плечо Нинель. – Гони десятку. Не то твою цыпочку будут ублажать пять негров с толстыми…
Разумеется, он сказал последнюю фразу куда грубее. «Баярд» зашевелился под пиджаком.
Я не ответил наглецу. Я даже не привстал с места – просто посмотрел на многодневную щетину и вдруг у меня перед глазами, как живые, возникли небритые, усталые лица танкистов. Изувеченный снарядом солдат – мой друг Маккормик, скорчился у разбитого джипа. В голове, как огненная надпись, вспыхнула единственная мысль: «Убей врага!» Я схватил рукоятки пулемета и нажал на гашетку…
Мой соперник закашлялся, отступил на два шага и налетел на соседний столик.
– Порядок, командир, – прохрипел он. Его кадык дернулся, словно он проглотил таблетку. В глазах стоял неподдельный ужас. – Меня здесь не было.
Снова хлопнула дверь, и незнакомец растворился в городском шуме. Я повернулся. Нинель раскрыла рот и хлопала глазами. Не глупо, нет. Испуганно.
– Думала, ты сейчас его разорвешь на клочки, – прошептала журналистка.
– Ты недалека от истины. К счастью, наш друг поступил разумно.
– У тебя было лицо маньяка. Каменное, глаза пустые. Смотришь, а не видишь.
– Я и есть маньяк. Маньяк-мститель. Только тебе моя месть не грозит. Ты же порядочная девушка?
Нинель уткнулась носом в тарелку. Оставшееся время мы говорили ни о чем – я рассказывал напарнице, как сделать из испорченного негатива конфетку. После кофе мы вернулись в редакцию. Нинель снова села за машинку.
В этот день Перси Фелпс порадовал меня еще двумя пленками со сборищ местной элиты. Правда, теперь он милостиво разрешил мне промыть и высушить снимки.
– Надо, чтобы они дожили до выпуска утреннего номера, – пояснил фотограф. – Потом мне будет все равно.
Фелпс вышел, придерживая камеры на плече.
Грохот пишущей машинки резко смолк. Нинель посмотрела на часы:
– У тебя есть еще работа, Питер? Может, свалим домой?
– Еще час остался вроде как, – неуверенно ответил я.
– Босс не против, когда его подчиненные уходят раньше, если нечего делать. Но когда аврал, приходится задерживаться допоздна. Так ты как?
Я согласился, повесил на шею камеру и рванул вслед за Нинель. Как назло, в холле мы встретили Ольсена. Он курил и что-то обсуждал с охранником. В пепельнице дымилась груда окурков.
– Вы уже навострили лыжи? – босс ткнул пальцем мне в грудь.
– Я закончил все дела на сегодня. Подумал, что проку сидеть просто так?
– Джентльмен берет вину на себя? Догадываюсь, кто смущает молодые умы, – Ольсен глянул исподлобья на Нинель. Она выдержала тяжелый взгляд. – Но я не против. Марш отсюда! Нечего распускать уши.
Мы выскочили на улицу и бросились к трамвайной остановке.
– Догоняй! – смеялась Нинель.
И я побежал за ней со всех ног.
Показался трамвай. Заходящее солнце блеснуло на лобовом стекле жидким пламенем. Нинель перемахнула рельсы. Я же, ослепленный, наступил во что-то скользкое, рухнул на спину и распластался, задыхаясь от боли. На меня, закрывая небо, надвигалась черная, страшная тень. Мир утонул во мраке, лишь отполированный обод колеса сиял, точно карающий меч правосудия.
