Трисвечница - страница 13

– Как же ты попала к нам на поминки? Почему решила прийти? – стеснительно тихонько спросила я Аниську.

– Мне о твоей матушке и о тебе старцы давно рассказывали. И почивший Карпунин, и странники некоторые. А больше Григорий.

– И что же он говорил обо мне? – Я заерзала, подумав, что Григорий меня небось егозой называл.

– А то и говорил, что егоза ты!

Я захлопала глазами и надулась.

– Не обижайся, Лизонька, – взяв меня за руку, сказала Анисья, – Григорий с добром это говорил. Шутейно. Ты мне по его рассказам понравилась… А к матушке твоей он с большой любовью относился. Когда узнал, что она умерла, призвал меня и говорит: «Пойдем сиротиночку Лизку утешать. Будешь ей подружкой». Вот я и пришла. Ну что? Давай дружить?

Я оживилась:

– Давай. А ничего, что ты старше меня? На целых десять лет старше…

– Ну и что? Буду твоей старшей подружкой.

То, что на поминки старец Григорий пришел, уже было для меня утешением, а то, что он пришел с Анисьей, утешило вдвойне. Ведь девочек на нашем хуторке не было, и я играла только с мальчишками – Шапкиными да Зайцевыми. Мечтала о подруге так, что даже стихи втайне написала:

– Ну что, подружились? – спросил, входя в дом, припорошенный серебристым молодым снежком Григорий.

– Подружились! – воскликнула я, благодарно сжав руку Анисьи.

– Ну вот и хорошо. А теперь сядем рядком да поговорим ладком. Я тут с дальней твоей родней потолковал. Хорошо потолковал… Спросил их кое о чем. Теперь тебя спросить надо. Хочешь пойти в мое стадо? Будешь моей стригачкой?

У меня от таких слов по спине теплая дрожь прошла. Неужели он возьмет надо мной попечение? Сколько раз я вздыхала: «Хорошо бы, Господи, мне его послушницей быть…» И вот… Я заерзала. Как всегда, при волнении.

– Ну, чего молчишь, егоза? – осторожненько садясь на краешек лавки, спросил старец.

А я от услышанного онемела.

– М-м-м… Угу, м-м… – промямлила я, словно булку жевала.

– Ну, вот и ла-а-адненько, – проговорил-пропел Григорий и тут же посерьезнел: – Шапкины тоже согласны.

Вскоре он перевез меня в Ялтуново. Поселил у пожилой женщины, которую звали Авдотья Даниловна. Она болела, плохо ходила, а телом была дородная, как купчиха. Лицо носатое, глаза лупатые. Я даже заробела перед ней.

– Вот тебе, Лизка, послушание, – сказал старец, – станешь помогать махонькой слабенькой добренькой Авдотье. Если все будет хорошо, то произведу тебя в стригачки. Поняла?

Я и обрадовалась, и растерялась. Опять замукала, заугукала и сказала что-то так, как будто булку жевала.

Когда Григорий ушел, дородная Авдотья, поджав толстые губы, недовольно проговорила:

– Ну, вот что, Золушка… Вот что… Надо принести и подкинуть в печь дровишек, наносить в бочку воды из колодца, почистить и поставить вариться картошку, помыть полы, постирать белье, перебрать гречку и прочитать кафизму из Псалтыри, главу Евангелия и молитвы на ночь грядущим. Читать-то умеешь?

– Умею. Маменька меня и читать, и писать научила. Я даже стишки пишу иногда, – сказала я и осеклась, поняв, что хвастаюсь.

– Ну-ну, Золушка… Не переживай, я стихи писать тебя заставлять не стану…

Так началась моя жизнь в селе Ялтуново, которое стоит по разным берегам реки Цны. Часть села находится на одном берегу, и ее называют Польное Ялтуново, а другую часть – Лесное Ялтуново. Григорий поселил меня в Польном Ялтунове, где жил и он сам, и Петрины. Дом Петриных стоял в середине села, на бугре, который прозвали «Ванькина гора». Домик этот не сразу-то и приметишь, потому как его заслонял заросший малинником сад. Чтобы попасть к Петриным, надо было пройти через этот сад по утоптанной тропинке, тропинке, политой горючими слезами людей, искавших утешения у Анны Петриной.