Видимо, бессознательно имитируя позу Карлы, я стиснула ладони на талии.
После ее длинного пронзительного и-и-и (это называется «фермата», как мне говорила сестра моя Фели, и ее можно держать так долго, как пожелает исполнитель) воцарилось драматическое молчание. Мои суставы хрустнули – все десять пальцев.
Одновременно.
Все в церкви оглянулись в поисках неприятного звука, включая Карлу и меня.
Ундина, ухмыльнувшись, жутковато хихикнула и показала мне большие пальцы.
Надо отдать Карле должное, она быстро совладала с собой и допела песню.
И убежала.
Я нашла ее на кладбище, она рыдала.
Я вспомнила слова поэта Уолтера де ла Мара:
Феномен, признаюсь, престранный,
Не знаю я факта странней:
Всё то, что мисс Т. было съедено,
В итоге сливается с ней.
Если мистер де ла Мар не ошибся, Карла, должно быть, питается светлячками. Ее красное лицо практически светилось изнутри, и лоб блестел от жира.
– Ненавижу тебя, Флавия де Люс! – выплюнула она. – Ты все испортила. Ненавижу тебя! Презираю тебя! Презираю!
– Извини, – ответила я. – Это получилось непроизвольно.
«Непроизвольно» – слишком сильное слово, слишком претенциозное, но оно вырвалось у меня раньше, чем я смогла совладать с собой.
В ответ Карла вспыхнула, как огонь.
– Вы, де Люсы, такие… такие… вы думаете, вы лучше всех! – в ее голосе слышалось шипение тысячи змей.
– Послушай, Карла, – я попыталась успокоить ее. – Это вопрос механики, а не злого умысла. Если приложить значительную силу к проксимальным фалангам и пястным костям…
– Ой, к черту твои проксимальные фаланги! – прорычала Карла, и я втянула воздух и широко распахнула глаза с таким видом, как будто ужасно шокирована.
– Карла!
Первый шаг к успеху – обрести моральное превосходство над противником, и если ты можешь сделать это одним словом или жестом – ты гений.
Еще я изумленно приоткрыла рот – это, конечно, перебор, но ведь избыток золота в Сикстинской капелле не погубил репутацию Микеланджело? С чего бы легкому преувеличению погубить мою?
Мысль о золоте напомнила мне, что это золотая возможность.
– Я понимаю, что ты чувствуешь, – сказала я, положив руку ей на плечо. – Мы с тобой очень похожи, ты и я.
Вот уж что нет, то нет, но второй шаг к успеху – установить связь с жертвой.
Карла бросила на меня взгляд, в котором читалась странная надежда. Мне чуть было не стало ее жаль.
– Мы с тобой? – переспросила она, и я поняла, что она моя.
– Разумеется! – рассмеялась я. – Все знают, как ужасно обращаются с тобой твои родные.
Это был выстрел наугад, но я сразу поняла, что попала точно в цель.
– Да? – произнесла она, и ее лицо омрачилось.
По словам моей сестрицы Даффи, Толстой написал, что все счастливые семьи счастливы одинаково, а все несчастные несчастливы по-своему. «Как мы», – добавила она с жуткой гримасой. Что ж, Толстой ошибался. На самом деле дела обстоят наоборот, во всяком случае, судя по моему скромному опыту.
Я совершенно ничего не знала о Карле, но было очевидно, что у нее должна быть семья.
– Ты права, – неожиданно сказала Карла. – Они и правда обращаются со мной ужасно. Они думают, что я неудачница.
– Почему они так думают? – поинтересовалась я.
– Потому что они сами – полные неудачники. Мама безуспешно пыталась стать скульптором, а отец – рекламным агентом. Интересно, что не получится у меня, когда я вырасту.
– Сколько тебе лет?
– Шестнадцать, – пробормотала она, потупив взор, как будто быть шестнадцатилетней – ужасное преступление.
