– А чем пахнут листья? – без улыбки спросил Уилки.
– Зелёной свежестью? – осторожно предположил он.
– А зелень и свежесть? Какой у них запах?
Морган честно обдумывал ответ секунд тридцать, а потом сдался:
– Не знаю. Проще найти настоящий лист и дать его понюхать, чем объяснить.
– Вот именно, – легко согласился Уилки, склонив голову к плечу. Он по-прежнему глядел не мигая, но по-птичьи жёлтый оттенок глаз потеплел и теперь больше напоминал расплавленное золото или солнце на закате. – Проще показать. Ты видел листья, ты почувствовал их запах. Теперь единственное, что я могу сделать, – рассказать, где растут деревья. Насколько они ядовиты.
И Морган понял.
– Откуда берутся тени?
– Из темноты, – туманно ответил Уилки. – Сто лет назад всё было проще – вот холмы, а вот человечьи земли. А потом грянула война, и холмов не стало. Земля впитала железо, кровь и много смертей, стала рыхлой – и расслоилась. Я не знаю, что находится там, на другой стороне; может, холмы, хотя я и не верю в это. Но пустота между слоями порождает их, крыс из подвала мира.
Машина качнулась и поплыла – или так казалось из-за хаотического мельтешения искр над головой. Окна затягивала плотная белая пелена, куда более густая, чем могла быть из-за одного только снега.
Морган с трудом разогнул онемевшую руку и попытался разыскать под сиденьем флягу с виски, но едва не упал. Уилки подхватил его за шиворот, водворил на место.
– Пить хочу, – пожаловался Морган, кутаясь в одеяло. Он чувствовал себя как никогда маленьким и беспомощным. Последний раз такое было лет шесть назад, когда он подхватил какую-то жуткую разновидность гриппа и слёг с такой температурой, что не чувствовал собственного тела. Тогда не помогали никакие лекарства, но через три дня болезнь отступила – сама.
– Сейчас, – нахмурился Уилки. – Закрой глаза.
Морган уже научился отличать его приказы от просьб и ничего не значащих замечаний, и что-то подсказывало ему, что приказы лучше не игнорировать. Он послушно зажмурился; хлопнула дверь, и на минуту в салоне стало значительно холоднее, послышался плеск воды… Затем в ладонь ткнулся горячий бок бумажного стакана.
Запахло травами и чем-то кисловато-фруктовым, но не винным.
– Можешь открывать, – великодушно разрешил Уилки. – И пей. Это что-то вроде лимонада, но горячее. Так мне сказали.
Разглядев хорошенько добычу, Морган улыбнулся: в руке у него был фирменный стаканчик из «Томато» с «гипербольшой» порцией загадочного «гибискус+лем. цед.+апель.+ромашка/лемонграсс».
– А почему нельзя было смотреть? – полюбопытствовал он и глотнул: в горло, кажется, пролилось чистое блаженство, пряное, горячее, в меру кисловатое.
– Голова закружится с непривычки, – усмехнулся Уилки.
Морган чувствовал себя как до смерти голодные Гензель и Гретель в пряничном домике: вроде бы вокруг чудесные и абсолютно ничьи сласти, но пробовать нужно осторожно, иначе проснётся злая ведьма. Только вместо ведьмы был часовщик, а вместо лакомств – информация.
– Хм… Ты сказал, что тени лишают жертву чего-то важного, – заметил он будто вскользь и выжидающе умолк.
– Верно, – кивнул Уилки и сощурился. – Но вот что именно… Возможно, души – если только душу можно отрезать по частям или крошить, как чёрствый пряник.
По спине у Моргана мурашки пробежали: если Уилки и не читал его мыслей буквально, то был очень близок к этому.
«Как выйти голым на городскую площадь», – пронеслось в голове.
