Закончив с расчисткой, Урук встал и снова махнул мне рукой:
– Зажги.
Я знал, что он имеет в виду, хотя логика Йонана отказывалась признавать это возможным, даже когда меч Толара уже пришел в движение, намереваясь выполнить свою задачу.
Я медленно двинулся по кругу, вытянув руку с Ледяным Жалом. Я коснулся этим льдом, который неведомым образом превратился в металл, острия каждого луча высеченной в камне звезды. При каждом касании вспыхивал огонь и, не подпитываемый никаким горючим веществом, сверхъестественным образом продолжал пылать на синем камне.
Потом Урук вскинул секиру, и его голос загудел, словно гонг в одном из тех святилищ, за которыми ухаживали колдуньи. Я не понимал ни одного произносимого им слова. Возможно, даже пришедший из глубокой древности Толар их не знал. У каждого адепта своя тайна, а я был уверен, что Толар не принадлежал к числу Великих Эскора.
Урук же, если и входил в их число – в чем я сомневался, – никак этого не выказывал. Но в том, что он может призвать сюда нечто, я не сомневался.
От огней, зажженных моим мечом, начал расходиться туман. Но синее пламя все еще поднималось колоннами к разрушенной крыше над нами. И туман сгущался.
Голос Урука становился то громче, то тише, и стена тумана делалась все плотнее. Я чувствовал, как за этой стеной собираются некие сущности, скрытые от наших глаз, и объединяются для какого-то действия, которого требовал от них Урук. Я держал Ледяное Жало обнаженным, наготове – пускай даже Толар внутри меня чувствовал себя в безопасности. Жаркое возбуждение текло по моим жилам, заставляя дыхание учащаться.
Поднявшийся туман заполнил весь зал, кроме звезды, в которой стояли мы. У меня закружилась голова. Мне пришлось напрячься, чтобы удержаться на ногах. Меня посетило странное ощущение – будто там, за этим туманом, весь мир вращается в безумном танце, который ни один человек не посмеет увидеть, а если и увидит, так не поверит.
Скандирование Урука снова сделалось тише. Он поставил секиру на пол и оперся о рукоять, словно нуждался в поддержке. Все его тело говорило о таком напряжении, таком упадке сил, что я, не задумываясь, шагнул к нему и обхватил его за плечи. И судя по тому, как Урук встретил мою помощь, он очень в ней нуждался.
Его голос, выговаривающий слова, сделался хриплым и напряженным и в конце концов затих. Я увидел, что его веки опустились. Пот ручейками тек по его лицу и капал с подбородка. Урука трясло, и я, чувствуя, что так надо, поднапрягся, чтобы удержать его на ногах.
Пламя, горящее на остриях лучей, сделалось ниже, стягивая в себя туман и поглощая его. В дымке появились прорехи, дыры, сквозь которые можно было выглянуть наружу. Но я больше не видел ни упавших каменных блоков, ни вообще того зала, в который мы вошли. Теперь пол был чистым, а за нашими огнями горел другой свет, исходящий из ламп в нишах. Между нишами с лампами висели гобелены; их цвета, может, и поблекли, но все еще были различимы – голубой, зеленый, металлический золотисто-желтый, поблескивающий, как будто нити вправду были спрядены из драгоценного металла.
Потом огни на лучах звезды погасли, все одновременно, как если бы их задул великан. Мы остались стоять в свете ламп, а за открытой дверью ярко сияло солнце. Неподалеку от двери стоял стол, а на нем кувшин и кубки.
Поддерживая до крайности изнуренного Урука, я повел его к столу. Там я положил Ледяное Жало на столешницу, наполнил один из кубков светлой жидкостью из кувшина и поднес к губам моего спутника. Глаза Урука были закрыты, лицо осунулось. Но он проглотил содержимое кубка так жадно, словно от этого зависела его жизнь.
