Марк позвонил почти в полночь. Он был взволнован: неровно дышал, суетился, часто извинялся и переспрашивал. Еще он постоянно ругался, обходя сонных курильщиков, толпившихся на перроне.
– Опять к бабушке собрался?
– Марин, я утром буду у тебя уже.
– Завтра утром?
– Сюрприз!
Она ответила не сразу:
– Марк, ты же уехал… до сентября?
– Эм… – он сконфуженно осекся. – Почему мне кажется, что ты не рада?
– Почему? Рада! Я очень рада.
– Да, но голос у тебя грустный, Маринад. И, если ты опять скажешь, что заболела, я вызову скорую, клянусь.
– Нет, я не заболела, – она вымученно засмеялась. – Просто устала.
– Я почему-то не верю тебе, Маринад. И меня это очень беспокоит.
Оба замолчали. Марина смотрела на свое отражение в темном окне, Марк ждал, вслушиваясь в звуки из динамика.
– Давай мы утром поговорим?
– Только без дураков, ладно? Не надо меня жалеть.
– Я и не жалею, Марк.
– Тогда прекрати врать.
Впервые голос одногруппника звучал обиженно. От этого у Марины под ребрами стало тесно, а щеки заалели. Она прижалась разгоряченным лбом к холодному стеклу и прикрыла глаза, а потом еле слышно попрощалась с Марком.
Невыносимо долго тянулась ночь. Незнакомая, болезненная надежда не давала Марине сомкнуть глаз. Ее мучили желание увидеть Марка и страх увидеть его.
Она решила навести порядок в комнате, открыла давнишний список дел и прошлась по нему еще раз. Закончив короткую уборку, Марина легла на кровать и уставилась в потолок. Она чувствовала тяжелую усталость, но сон никак не приходил. Вместо этого в голове клубились мысли. Липкие и спутанные мысли.
Ее пугало, что Марк, рыжий Марк с глупыми веснушками и проколотыми ушами, вызывал в ней такие переживания. И разве нормально, что она думает о нем? Особенно если брать во внимание Левицкого. Как рассказать о произошедшем Марку? Что ему рассказать?
Будильник сработал в восемь утра, когда Марина все еще смотрела в потолок. Она не спеша умылась и привела себя в порядок. Впервые с той ночи нанесла парфюм, блеск для губ и немного румян, чтобы спрятать болезненную бледность, которая уже месяц не покидала ее. Проверила телефон – ни сообщений, ни пропущенных звонков не было.
Чем только она не пыталась занять время: прогулка вокруг общежития, чтение, вынужденный завтрак. Потом Марина дала себе слово, что переведет песню Тимберлейка, и перевела ее. После отправилась кормить голубей, но ее прогнал дворник. А на часах между тем было только полдесятого. Она решила, что не станет больше брать телефон в руки и уж тем более ждать Марка. Пошла в душ, смыла макияж, парфюм и бессонницу. Но, вернувшись в комнату, вновь оказалась один на один с немым телефоном и неумолимым желанием позвонить одногруппнику.
– Марина, ты в своем уме? Что ты ему скажешь? – Она вытащила из небольшой косметички консилер, блеск для губ и начала наносить макияж снова. – Всякое скажу. Скажу, что уже утро. Может, скажу, что скучала, что разговариваю сама с собой, что уже месяц меня Левицкий насилует. Или попрошу купить к чаю… Хотя про Левицкого не скажу.
Раздался стук. Марина подтянула колени к груди и замерла. Телефон завибрировал, уведомляя о сообщении от Марка. Она наспех надела пижамные штаны и черную майку, а потом настороженно спросила:
– Кто там?
– Кто-кто… Игорь Николаев!
– Марк?
– Ага, Цукерберг.
– Таких не знаю.
– Цветкова, я всю ночь провел в плацкартном вагоне. Я голодный, злой и воняю. Прояви милосердие!
