– Я же тебе говорила.
– Как все-таки здорово встретить разбирающегося человека.
«Не то слово», – мысленно, что отнюдь не принизило чувство благодарности, я подписался под сказанным.
– То есть, по-твоему, я не разбираюсь?!
– А можно подумать.
Все же для кругосветок я бы, взвалив на себя куда больше личных об этом познаний, но, что важно, кое что понимая в людях, я бы рекомендовал катамараны, где есть возможность разойтись по поплавкам.
«Брэк», – произнес я про себя и откланялся, провонявший свеже- перднувшим Рождеством и никем незамеченный.
Трубадур, чей еле тлеющий интерес к людским хлопотам и семейным коллизиям выделил из моей истории только гуся, ответил рассказом, как швартовался однажды по соседству со свиньей.
– Под голландским флагом, хамло. Дерьмо такое. Чуть до драки не дошло. Здоровенный и пьяный в мясо боров. Клянусь тебе, килограммов на сорок тяжелее меня! Поэтому до драки и не дошло, если по-честному. Убил бы, сука, на раз, а я стольким должен.
Понимаю, не моя забота, но ведь джентльмен, не отнимешь.
Я не отнял.
С чего бы сейчас Трубадуру воскрешать в памяти отвратительную стычку в фешенебельном, нашпигованном деньгами как плов рисом итальянском Портофино? Надо думать, ему славно было воображать себе хозяина собаки, надрывавшейся все это время фактически без передышки, тем самым боровом, что на сорок кило тяжелее. Ценно заметить, что на этот раз никакая разница в весе не удержал бы Трубадура от грубости и рукоприкладства.
Я заочно встал рядом с ним. Там-сям нам вышло килограмм тридцать в плюс. Пару рук я в расчет не принял, все одно держал бы их за спиной, так было бы честно – ведь суть в перевесе.
– Лучше бы кошек заводили… – проворчал Трубадур и, понятное дело, подумал о Гансе. Тот в это время года предпочитал мутить воды в Карибском бассейне.
«Как он там? Дошел ли, оторва, на своей скорлупе?»
Ганс – об этом одно удовольствие догадываться, – конечно же немец. Думаю, именно с этой отчаянной проницательности брали старт карьеры современных провидцев, не сведущих, что есть такая страна – Австрия. Впрочем, они же не заблуждались! Ганс примерно в один год с Трубадуром обосновался в этих «медвежьих», по Майоркинским меркам, краях. Они случайно познакомились в порту, для начала шапочно, без брудершафта, позже их сплотило почтение к «торфяному» виски «Лагавулин». Душа Ганса ничего другого принимала, непатриотично отвергая отечественный шнапс и наоборот, то есть с приглядом к политике – чужеродную водку. «Лагавулин» Ганс понимал нейтрально, иногда как защиту, учитывая натовское происхождение и антибактериальные свойства спирта. Трубадур в выпивке был куда более многогранен: на патриотизм в данном оттенке жизни он откровенно плевал, что подчеркивал «Лагавулин», застолбивший место в тройке его фаворитов. Трубадур, спору нет, явно меньше заморочен чем Ганс. Это ни коим образом не портит их альянс.
Иногда Ганс – не сильно какой пьяница, школы нет, – созревает до раскаяния за деда, отбубнившего сапогам при каком-то там штабе Вермахта, Трубодур, напоминает себе, что один его дед был убит белофиннами, а второй прошел главную войну без царапины. Он не утрачивает привычного миролюбия и не ломает застолье.
Каждый год по осени Ганс переходит Атлантику. Один на стареньком, внешне непрезентабельном до сочувствия двенадцатиметровом паруснике. За солнцем и потными от жары немками. К лету возвращается домой на испанский остров. Мне кажется, что за тем же. Как-то я рассказал ему про народ таино, издревле населявший карибские острова, и который якобы извели испанские колонизаторы. Тем же вечером он поклялся навсегда покинуть «пр
