– Прошу прощения. Вы позволите задать вам вопрос?
– Сколько угодно.
– Вы читали «Винни Пуха» А. А. Милна?
– Читал.
– И, скажите на милость, понравилась вам эта книга?
– Очень.
– В таком случае очень рад. Мне тоже. Очень.
И тут мы все встали. Что случилось? Пробило полночь. Зазвенели бокалы.
– Ваше здоровье, – сказал барон с видом человека, которому удалось к месту ввернуть особенно удачную цитату.
– Позвольте мне, – сказал Артур, – пожелать вам обоим всяческих благ, успехов и счастья в тысяча девятьсот тридцать первом году. Всяческих благ…
Его голос неловкой нотой повис в тишине. Он нервно пробежал пальцами по краю густой челки на лбу. И тут с жутким грохотом грянул оркестр. Подобно паровозу, который медленно, напрягая все силы, взобрался наконец на самую вершину долгого и многотрудного подъема, мы ринулись очертя голову вниз, в Новый год.
События следующих двух часов сохранились в моей памяти как-то смутно. Мы были в маленьком баре: я помню только, как развевались приклеенные к электрическому вентилятору султаны алого серпантина, ни дать ни взять морские водоросли – очень красиво. Мы бродили по улицам, а на улицах было полным-полно девушек, и они стреляли нам прямо в лицо из хлопушек. Мы ели яичницу с ветчиной в ресторане первого класса на вокзале Фридрихштрассе. Артур куда-то исчез. Барон по этому поводу напускал на себя вид таинственный и лукавый; хотя я никак не мог взять в толк, почему. Он просил, чтобы я называл его Куно, и объяснял, как искренне он восхищается природным английским аристократизмом. Мы ехали в такси вдвоем. Барон рассказывал мне о своем приятеле, юном итонце. Итонец два года провел в Индии. На следующее утро по возвращении он встретил на Бонд-стрит своего старого школьного друга. Они не виделись бог знает сколько времени, но старый друг сказал ему: «Привет. Боюсь, что не смогу с тобой сейчас поболтать. Обещал маме походить с ней по магазинам» – и больше ничего.
– И знаете, я это нахожу совершенно очаровательным, – подвел черту под историей барон. – Этот ваш знаменитый английский самоконтроль.
Такси оставило позади несколько мостов, потом газовый завод. Барон сжал мою руку и произнес длинную речь о том, как прекрасно быть молодым. Язык у него заплетался, а с английским дела обстояли все хуже и хуже:
– Видите ли, извините меня. Я наблюдал за вашими реакциями весь вечер. Я надеюсь, вы не обижены?
Я отыскал в кармане накладной нос и приладил его на место. В кармане нос слегка помялся. На барона этот мой жест явно произвел впечатление:
– Вы понимаете, для меня это все есть очень интересно.
И тут мне пришлось остановить такси у ближайшего фонаря, чтобы проблеваться.
Мы ехали вдоль высокой темной стены, поверх которой я вдруг ухватил глазом украшенный чугунным литьем крест.
– Господи, – сказал я, – вы что, на кладбище меня везете?
Барон в ответ только улыбнулся. Мы остановились; было такое впечатление, что угла темнее этого не сыскать во всем городе. Я обо что-то споткнулся, и барон услужливо подхватил меня под руку. Ему явно приходилось здесь бывать и раньше. Мы прошли через подворотню во внутренний двор. В нескольких окнах горел свет, слышался смех и обрывки патефонной музыки. В одном из окон на секунду возник силуэт – голова и плечи, проорал: «Prosit Neujahr!»[6] и смачно плюнул. Плевок с тихим влажным звуком приземлился на тротуар прямо у меня под ногами. В других окнах тоже появились головы. «Пауль, свинья этакая, ты, что ли?» – крикнул кто-то. «Рот-Фронт!» – заголосили рядом, и раздался еще один, куда более громкий всплеск. Кажется, на сей раз, подумал я, опорожнили пивную кружку.
