Спрашиваете, что я при этом испытывал? Неописуемую радость! Увиденное – а я, клянусь, увидел эту сцену воочию, будто она развернулась в реальности, на моих глазах, – заставило меня трепетать от восторга. Ужас от появления чудовища не шел ни в какое сравнение с ликованием, которое бушевало в душе. В кои-то веки мои эмоции были соразмерны окружающему миру!
Особенно радовало, что Годзилла разнес вдребезги дом Эдди Айсли.
Эдди… Пожалуй, из-за него я тут с вами и разговариваю – из-за него и из-за того, что с ним произошло. Мы были ровесниками и учились в одном классе с тех самых пор, как его семья поселилась по соседству (я тогда был во втором классе). Кажется, Айсли приехали откуда-то из Аризоны, хотя не знаю, что привело их в такую даль, на север Нью-Йорка. Может, отца перевели в здешний филиал: он, как и все мужчины в городе, работал в «Ай-Би-Эм» (в то время долина Гудзона, от Уилтвика до Оссининга, включая Поукипзи и Ист-Фишкилл, считалась главной вотчиной компании).
Эдди был ниже меня ростом, но крепче сложен, особенно до пубертатного скачка, когда я резко вымахал выше матери. Руки и ноги у меня тогда казались чрезмерно длинными, будто тело заранее готовилось к грядущим переменам; волосы, светлые и тонкие, торчали как придется, а вот у Эдди была густая черная шевелюра, которую он с военным педантизмом зачесывал на правый пробор. Еще он носил тяжелые квадратные очки, а я своими обзавелся лишь в пятом классе.
Поскольку мы жили рядом и учились в одной школе, родители решили, что мы обязательно подружимся. Вдобавок у нас с ним были общие интересы, отчего мы неизбежно попадали в одну и ту же компанию (даже в начальных классах «ботаники» предпочитают держаться в стороне от «спортсменов», тем самым закладывая основы для будущего деления на группировки, которое станет особенно заметным в старших классах). Мы с Эдди не просто любили читать, мы выбирали одинаковые книги о древних культурах, о греках и римлянах, о викингах и самураях. Меня завораживали мифы и легенды, а Эдди – истории про битвы. Мы любили рисовать, но я подражал комиксам, которые читал запоем (герои там изображались крупным планом, в пафосной позе, в процессе совершения подвига или сразу после него), а Эдди предпочитал батальные сцены с крохотными, почти миниатюрными воинами, запечатленными в разгар грандиозного сражения. Мне нравилось, что его рисунки полны деталей; он же мои работы никогда не хвалил, лишь отпускал в их адрес ехидные комментарии.
Спустя три с половиной десятка лет я понимаю, что поступал он так из ревности. Эдди всегда любил выделяться: в классе старался первым поднять руку и ужасно злился, если кто-то справлялся с заданием лучше него, неважно, был то рисунок или сочинение, которое учитель предлагал прочитать вслух. Хотя за все три школьных года, что мы провели вместе, я не показывал особых успехов в учебе, Эдди все равно норовил меня поддеть.
Не знаю, где он мог научиться такому поведению. У него была старшая сестра, Иветта, но она, насколько мне известно, никогда не лезла в дела младшего брата. Родителей Эдди я помню плохо: у них было принято разуваться в доме и в качестве угощения мать подавала палочки сельдерея, намазанные арахисовым маслом. Она всегда приносила тарелку к нам в подвал, который Айсли обставили мебелью, сделав из него игровую. Часто улыбалась при этом, но у меня сложилось впечатление, будто она очень рассеянная: такое чувство, словно она постоянно прислушивалась, не звонит ли телефон и не стучат ли в дверь. Отца Эдди я видел всего несколько раз; он занимал в «Ай-Би-Эм» какую-то крупную должность. Он тоже запомнился рассеянным или, точнее, отрешенным. Не могу представить, чтобы столь меланхоличная пара отпускала в адрес сына язвительные замечания, приучая его к подобной модели поведения. Хотя кто знает?..
