Трущобы Петербурга - страница 16

Для придания квартире настоящего семейного вида Ковалев вздумал устроить в ней капитальную переделку.

Для этого понадобились столяры, обойщики, маляры и другие мастера такого дела.

Ковалев разошелся вовсю, и тут только обитатели дома Бухтояровых заметили, насколько этот господин оказался с крупными средствами, чем невольно возбудил к себе уважение.

Все эти мастера приходили в квартиру Ковалева, стучали там, гремели, мазали, красили и опять уходили, так что никто и не заметил, как между ними проскользнул известный читателю Ланцов.

Переделка эта тянулась недели с три, и не прошло по окончании ее двух-трех дней, как Ковалев поехал на Николаевский вокзал встречать своих дорогих родственников.

Это происходило еще задолго до падения могущественного и грозного в то время управляющего Матвея Дементьева.

К полудню приехал и Ковалев с новоприбывшими.

Это были два изящных господина и полная красивая дама средних лет. Они имели такую располагающую к себе наружность, что Иван и его подручные вертелись перед ними, перетаскивая их чемоданы, саквояжи и другой багаж.

Когда на другой день после их приезда младший дворник Фома понес в участок их паспорта, то приезжие оказались следующими лицами: рыбинский купец Тимофей Михайлович Ковалев с женой Олимпиадой Павловной и купеческий сын Иринарх Павлович Телегин.

Последний, то есть Телегин, был изящный молодой человек, тип настоящего хлыща из тех, которые покоряют сердца модисток, белошвеек, камеристок и вообще тому подобные сорта глупой бабьей породы.

Прежде мертвая квартира Ковалева вдруг оживилась. Начали появляться гости, затем всевозможные справления именин одного, дня рождения другого, так что званые пиры у них происходили чуть ли не каждый день, с немногими исключениями.

После несчастной попытки ошельмовать своего брата Матвей не поехал к себе в деревню, а решил остаться на неопределенное время в Петербурге. Теперь он дышал злобой на родного брата, собственно говоря, сам не зная за что, которого и решил извести во что бы то ни стало.

Чувство благодарности совершенно было чуждо Матвею, что мы и видели из поступка его с Никоновым. В настоящую же минуту, как мы сейчас видим, его душила злоба на самого себя, собственно, из-за затеянной им истории с бельем.

«Оно бы собственно и удалось, если бы не вмешались эти проклятые бабы», – думал он.

С такими мыслями мы застанем его в одном из трактиров около Галерной улицы, где он пил чай.

Уйдя от Бухтояровых, Матвей все-таки унес от них небольшой капиталец, с которым можно было жить, ничего покуда не делая, и потому, поселившись у одного из земляков, он повел вполне праздную жизнь, посещая все трактиры и портерные, заводя новые знакомства.

Вот и теперь, сидя за чаем, он поджидал нового знакомца, тем для него интересного, что тот жил в доме Бухтояровых. Где же люди так быстро и знакомятся, как не в поездах железных дорог и в трактирах!

– Здесь господин Дементьев? – спросил, влетая в комнату, молодой франт.

– Пожалуйте в залу, – почтительно указал буфетчик, – они давно ожидают вас.

– Мерси!

Франт снял с себя пальто и, отдав человеку, стоявшему у вешалки, пошел в залу.

– А! Оченно приятно! – приветствовал его Дементьев. – Вот уже два часа как мы вас поджидаем.

– Вы? Кто еще с вами?

– Я один-с…

– А, хорошо. Эй, чалаэк! – Подлетел слуга. – Полбутылки финь-шампань[2], а там сам знаешь, что.

– Слушаю-с.