Туда и обратно - страница 10

Как ответственный семьянин, я думал о дополнительных заработках. После школы с ее душной атмосферой, в институте я попал в совершенно иную систему организации учебного процесса. Там я учился легко и свободно, и закончил институт с красным дипломом. Поэтому у меня всегда была повышенная стипендия, но этого было мало, конечно. Выручали подработки на хозтемах.

И вот как раз в мае месяце меня и еще одного отличника учебы из моей группы, Владислава Тернавского, вызвал к себе заведующий нашей кафедрой Николай Алексеевич Прядко. Замечательный педагог, он очень интересно подавал материал, с большим уважением относился к студентам и мы очень любили его лекции. Наследуя традиции профессора Тобилевича, Николай Алексеевич тоже говорил исключительно по-украински, причем настоятельно. Он требовал, чтобы с ним говорили по-украински и был прав, конечно. В разговоре с ним я всегда спокойно переходил на украинский, хотя основным моим языком был все же русский. Без никакой политической подоплеки, а просто тогда так было принято.

К сожалению, исторически так сложилось, что отношение к украинскому языку было скорее «музейным», т. е. к нему относились, как к чему-то отживающему и не слишком актуальному. Такое отношение уходит корнями в глубокое прошлое, во времена ликвидации Екатериной II Запорожской Сечи. Вот с тех пор и стало навязываться мнение, что русский язык является единственно правильным, передовым, а все остальные языки – местечковые. Он стал языком общения в пределах Российской империи, на нем издавалось подавляющее большинство научной литературы, в том числе и технической. Поэтому в Киеве, где проживало множество национальностей, основным языком общения стал русский (особенно он стал активно доминировать с 70-х годов). Это было плохо (с национальной точки зрения), но это было так. В семье у нас было принято больше говорить по-русски, хотя иногда переходили на украинский. Дедушка и бабушки говорили на суржике. Ну и песни, конечно, отец пел и украинские, и русские. Вообще, у нас никогда национальные темы как-то не обсуждались особенно. Такие были времена.

Так вот, вызвал нас профессор Прядко и говорит:

– Мой одногруппник, он сейчас заведующий отделом в Государственном институте проектирования в сахарной промышленности (ГИПроСахар), ищет к себе в отдел на лето толковых студентов-помощников. У них большой объем работ и сами они не справляются. Завал, одним словом. Не хотите ли поработать там? Это вам будет засчитано вместо обязательной летней практики на заводе.

Ну, кто же от такого откажется?! Разумеется, мы с радостью согласились. Нам назначили минимальную зарплату, как молодым инженерам, – 140 руб. Но в то время, как я уже говорил, вовсю расцвели хозтемы. Например, в нашем случае, сахарные заводы активно заказывали много проектов реконструкции на хоздоговорной основе. А поскольку головной проектной организацией в сахарной промышленности был как раз ГИПроСАхар, то они были завалены работой. Из вечно полунищих инженеров-проектантов из советских анекдотов они в одночасье превратились в уважаемых людей. К своим зарплатам инженеров проектанты получали премии по хозтемам, которые достигали 1–3 тысяч рублей в месяц! Каждому! К некоторым даже вернулись сбежавшие жены – Перестройка творила чудеса.

К концу августа нас с Владиком даже стали уговаривать остаться у них работать дальше на полставки, а потом и на полную ставку – после окончания института весной 1989 года. Но мы отказались. Нам не очень нравилась нудноватая проектная работа, а главное не понравился режим работы: на входе стояла вахтерша, как в концлагере; проверять и «не пущать» было, похоже, смыслом всей ее жизни; начало и конец рабочего дня, а также обеденного перерыва отмеривались школьным звонком, висевшим на этажах; главный инженер проектов все время торчал у окна своего кабинета и выслеживал тех, кто выходил из института на 2 минуты раньше или приходил на 3 минуты позже звонка, «сливал» нарушителей начальникам их отделов и те уже принимали дисциплинарные меры, ну и все в таком же духе. Царила атмосфера слежки и клетки в зоопарке. Даже если кто-то в туалет выходил больше трех раз, то начальник группы язвительно спрашивал, что случилось, не перегрузились ли мы работой. Люди думали не о результате, а о внешних половых признаках проявления дисциплины – звонках, количеству походов на перекуры и создании видимости работы. А мы с Владом были вольными хлопцами, нам это все было не по душе. И мы отказались. Мы уволились 9 сентября, забрали свои трудовые книжки и разъехались по домам. Причем гораздо раньше школьного звонка – вот радости-то! А вечером того же дня в нашей квартире зазвонил телефон и мама радостно закричала мне: у тебя родился сын!!!